– Она тебе кто? Сестра?
– Родственница по бабушкиной линии! – соврал я.
Шофёр недоверчиво посмотрел на меня и весело хмыкнул:
– Троюродная сестра двоюродному брату. Понимаю!
Ждать оказалось недолго. Вот и сама цаца, как в насмешку обозвал её таксист. С ней рядом шли двое тех парней, которые приходили за баулами, и ещё один долговязый хлыщ, в пиджаке с широкими плечами, коротких брючках-дудочках, из-под которых выглядывали красные носки, и в тупорылых ботинках-корочках на толстой восковой подошве. Но самое поганое – это смазанный бриолином кок на маленькой головке, посаженной на тонкую шею. «Перехватить ножом – ничего не стоит!» – почему-то подумалось тогда. Так был неприятен этот хлюст мне, сельскому хулигану, почти что блатняку, выбивающему запросто соплю из носа, и презирающему всяческие педагогические условности.
Стиляга…
Стиляг тогда часто показывали перед фильмами в киножурналах и на последних карикатурных страницах «Комсомольской Правды». «Их наряд крикливо-модный: брюки – шланг водопроводный, не причёска – хвост фазана, и в походке – обезьяна»
Вот они, перья белой вороны!
– С нами Лерчик поедет! – почему-то радостно сообщила Маргарита. – Он Москву как свой карман знает! Правда, Лера!
Тьфу! Имя-то какое! Лера, Лерчик! Прямо как собачку комнатную зовут!
Таксист хотел что-то сказать, но Лерчик по-хозяйски плюхнулся на переднее сидение:
– Шеф, я всё улажу!
Ребята, те, которые попроще, сели на заднее сиденье, притиснув Маргариту ко мне так близко, что я всеми фибрами ощущал её тёплую кожу, слегка влажноватую после душа.
Сидеть бы так и сидеть …
Шофёр круто развернул машину, надавил на газ, и мы помчались по матушке Москве, столице нашей Родины, как написано на широких парусах растяжек поперёк улиц.
Улицы неожиданно переходили в гигантские невиданные доселе проспекты.
Москва огромна, стозевна и стоязыка. Голова кружится, кружатся дома, здания, парки. Улицы, как горные теснины с мигающими глазами разноцветных огней, и – машины, машины, машины – с грохотом, лязгом, с воплями сигналов. Мне казалось, что в этом вавилонском столпотворении найти какой-нибудь адрес просто невозможно.
Но таксист всё-таки нашёл – куда сказали. Два-три поворота баранки – и вот оно, хранилище русской культуры, приобретённое меценатом для народа, чтобы он, этот народ, не забывал свои корни, чтобы всасывал, как молоко матери, гуманистические идеалы жизни.
Красота спасёт мир, говорили мудрецы. Но мира как не было, так и нет под русскими берёзами и липами, ни тогда, ни теперь, в наше сучье время. Видно, ленив и не любопытен народ…
Вход в Третьяковку был закрыт – «Санитарный день».
Как же так? Что ж это – эпидемия гриппа, что ли? Санитарный день. Все ушли в больницу, что ли?
Лерчик захлопал по карманам, закудахтал:
– Я же говорил, сегодня понедельник!
При чём здесь понедельник? В понедельник у всех насморк, что ли, или всех геморрой мучает?
До меня никак не доходило, что санитарный день – это генеральная уборка. Без неё никак нельзя. Профилактика нужна не только людям, но и художественным полотнам, и чем гениальнее картина, тем большего ухода она требует.
Приехали.
Таксиста отпустили с Богом и с деньгами. Снова расплачивался я, хотя Лера что-то пытался нашарить в своих узких брючках, но, увидев деньги в моих руках, проникся ко мне уважением:
– Иван, ты человек!
– Да не Иван я!
– Ну, это так – метафора! Иван Коровий Сын. Из сказки… Русской народной, – добавил он. – Перекусить бы надо…
– Ой, Лера, какой ты молодец! Действительно, поедем в Дом Актёра. Там вкусненько!
Стриженые парни, хоть и молчали всю дорогу, но теперь с радостью согласились:
– Война войной, а кушать всегда хотца!
Две или три остановки на метро, которое меня поразило ещё больше чем сама Москва, и мы уже на Тверской; вон он – и Пушкин тоже здесь. Смотрит с высоты, задумался, наверное, «Евгения Онегина» дописывает, а может, поджидает ныне дикого в неведенье диком: чухонца, калмыка, тунгуса, меня, гордого внука славян…
– Не боись, пойдём! – открыл парадную дверь Лера, когда я смущённо закрутил головой: уж очень не сочетались мои одежды с антуражем открывшегося мне бархатного шика вестибюля.
Лично мне дорогу перекрыл весь в галунах и эполетах генерал гардеробной службы, а может, это был всамделишный генерал в отставке, уж очень вид у него был барский: мундир в золотую строчку едва сходился на круглом, как школьный глобус, животе, усы метёлкой, взгляд и голос командирский, строгий:
– Тпру, стоять!
Я даже каблуками пол вскопытил от неожиданности.
Стою.
Вот тут Лера подсуетился:
– Отец, он со мной – подсунул генералу какой-то продолговатый складень, – мы только со съёмок! Сказку снимали, «Иван Коровий Сын». А этот главного героя играл, Ивана. Талантливый, чёрт! Вошёл в образ и никак не выйдет. Пойдём, Ваня! – это уже ко мне. – Вход рубль!
Я достал деньги. Лера быстро перебрал у меня в ладони бумажки, вытащил ржавый палый лист и небрежно опустил гардеробному генералу в широкий обшитый золотом карман.
Ну, что мог чувствовать молодой сельский малый в шикарных объятиях знаменитого заведения? Я восторженно крутил головой – аж шею заломило. Да, действительно, за вход сюда надо платить…
Маргарита попридержала меня за плечо:
– Расслабься, чего ты, Ваня? Вороны в рот залетят…
Вот этого я никак не ожидал:
– Какой я тебе Ваня?!
– Ну, прости! Забыла. Пусть будешь на сегодня Гогой. Гога-Магога – хорошо?
Что-то изменилось в её недавно услужливом и приветливом голосе. Теперь, перед каждым обращением ко мне, лёгкая усмешка кривила её такие близкие влажноватые губы, отчего у меня наступала одышка и никак не проходило чувство неопределённой вины: виноват – и всё тут! Надо исправляться…
Ладно, мы тоже не лыком подпоясаны.
– Официант! – в горле у меня запершило от неуверенности.
Наверно, я крикнул слишком громко, но не выразительно, потому что немногочисленные сидящие за столиками люди, все разом, с неудовольствием посмотрели в нашу сторону.
Как ни странно, но на мой петушиный выкрик никто не думал спешить. Я растеряно посмотрел на своих новых и, наверное, достаточно опытных знакомых, судя по самоуверенной вольности, с которой они восседали за столом.
Те два стриженых парня, похожих на ребят-призывников, оба потянули меня за рукава: мол, сядь, чего ты? Маргарита невозмутимо красила губы, искоса посматривая в маленькое ажурное зеркальце у себя в ладони. И только один Лера, поправив двумя пальцами яркий фазаний галстук, привстал над столом и лёгким боковым наклоном головы позвал кого-то из праздной обслуги, которая только что на моё «кукареку»! никак себя не обнаружила.
Тут же подошла молодая услужливая девушка, держа наизготовку пластиковый блокнотик и карандаш:
– Что будут заказывать молодые люди?
Все разом посмотрели в мою сторону. Даже узкая рука Леры, после требовательного щелчка пальцами, зависла в воздухе.
– Я расплачиваюсь! Заказывай! – угадал я вопросительный взгляд обворожительного Леры.
– Ваня, денег не жалко? – он по-отечески решил меня предупредить.
– А чего их жалеть? – раздухарился я, неосмотрительно вывалив из кармана все деньги на стол. Мне захотелось этим самым показать Маргарите своё превосходство перед её друзьями.
– Ну, тогда мы тебя любим! – Лера наклонился к подошедшей девушке и стал что-то ей нашёптывать прямо в розовое ушко.
Девушка досадливо отмахнулась рукой, старательно вписывая незнакомые мне названия блюд в пластиковый блокнотик.
– Хорошо, хорошо! – всё твердила она, скользя по пластику карандашиком. Всё? – и вопросительно обвела стол глазами.
«Допризывники» конфузливо отвернулись. Маргарита продолжала старательно ухаживать за своим лицом. И только Лера, горделиво боднув головой воздух, отрубил:
– Пока – всё!
Он сел, потирая руки в предвкушении удовольствия, и подмигнул мне: мол, учись, брат!
Задвигались стулья, ножи, ложки, все сразу оживились, весело заговорили, стали наперебой хвалить Леру: какой он находчивый и опытный ресторанный житель – всё может. Ловко разделался с заказом! Только щёлкнул пальцами, и вот уже на цирлах прибежала официантка.
Теперь осталось только разложить правильно столовые приборы и протереть их.
Из большой хрустальной вазы по центру стола уголками торчали упругие белые, тщательно отглаженные салфетки, и ещё под каждой тарелкой лежало по большому квадрату из плотной материи. Зачем такая расточительность? Вытереть руки – хватит и одной салфетки на всех…
Маргарита двумя пальчиками прихватила из вазы один уголочек, встряхнула его, и вытащила, нарушив весь составленный с такой тщательностью матерчатый букет. Подышала на ослепительную сталь приборов и начала тщательно их протирать. Все повторили её движения. Один я сидел и недоумевал: такую чистоту я никогда не видел, зачем ещё что-то предпринимать? Зачем столько ножей и вилок? Я отодвинул от себя приборы, оставив одну ложку. Моя запредельная наивность рассмешила Леру:
