Маша не шевелилась. Лежала и смотрела, как я рисую ее портрет. Иногда кусала губы или чесала нос. В такие моменты я нарочито строго требовал не шевелиться, пока рождается произведение искусства, не озвучивая, что настоящее произведение — это она.
— Покажи, — попросила Маша, когда я почти закончил.
— Не-а, — я мотнул головой и закрыл альбом.
— Марат, — засмеялась Маша, — не будь врединой, мне же интересно.
— Сейчас не покажу, — уперся я. — Через год в этот же день посмотришь.
Она снова нахмурилась и тяжело задышала. Поняла.
Я протянул руку, обхватил ее щеку и неожиданно даже для себя отчеканил:
— Я тебя больше никому не отдам, Маша. Даже ЕМУ. Уверен, что ты станешь самым светлым ангелом, но не сейчас. Твое время еще не пришло.
Я мотнул головой, указывая куда-то на потолок. Мои глаза жгли злые слезы, а по щеке Маши покатилась пара слезинок.
Она перехватила мое запястье обеими руками и с надрывом попросила:
— Не отдавай. Даже ЕМУ меня не отдавай. Пожалуйста!
Глава 25
Глава 25
Марат
Я падал в черную бездну без единого лучика света, когда меня словно толчком выкинули в реальность. Открыл глаза, отдышался, сжал зубы и резко повернулся, спросонок не сразу сообразив, что Маша спала рядом.
Воспоминания о прошедшем вечере накрыли тяжелой лавиной, оставляя огромные камни тревоги на душе.
Маша спала как ребенок, свернувшись калачиком и чуть надув губы. Я осторожно убрал с ее лица прядь волос и поднялся на ноги так, чтобы ее не разбудить. Глянул на часы и понял, что поспал чуть больше четырех часов.
Вышел в кухню, плотно прикрыл за собой дверь и потянулся за сигаретами. Открыл форточку и выдыхал дым. С улицы тянуло прохладой, но я не чувствовал ничего, кроме боли, тревоги и злости.
Докурил одну и тут же потянулся за другой, вспоминая, как Маша взяла в тонкие пальчики сигарету и поднесла к губам. Никто до нее так сексуально не курил. Ни с кем до нее секс так не выворачивал наизнанку.
И ни за кого до нее я не был готов отдать свою жизнь взамен на ее. Если бы можно было, я бы не раздумывая пожертвовал собой, только бы с ней все было хорошо.
И она жила!
Сегодня у меня было много дел, и первым пунктом было заехать к ее врачу и поговорить. Я хотел знать примерную стоимость лечения в частной клинике и не собирался сдаваться без боя.
Обещал ведь никому не отдавать…
Докурил, написал спящей Маше короткую записку с требованием позвонить, когда она проснется, поставил ее телефон на беззвучный, решив, что сегодня она должна выспаться и никто не будет ее беспокоить. Хватит, ее семья справится и без нее.
Оделся, сходил в ванную, умылся теплой водой и спустился на улицу. Завел машину и поехал к в клинику.
На полпути ожил мобильник. Решив, что Маша проснулась, хотел потребовать, чтоб спала дальше, но на экране высветилось другое имя.
Я напрягся и ответил:
— Да!
— Привет, Марат, — я слышал, как Всеволод сделал затяжку.
— Добрый день. С тачкой все нормально?
— Летает. Ты рукастый парень, я смотрю. Есть предложение.
— Какое?
— У друга тоже электрика барахлит на мерсе. Глянешь? По деньгам не обидим, если все быстро починишь.
— Пригоняй в салон, — сразу же согласился я.
Вчера Всеволод за быструю и качественную работу заплатил мне мой месячный оклад, поэтому отказываться от его предложения было бы просто глупо.
— Давай у меня в гараже, тачка не заводится совсем. Адрес скину, когда подъедешь?
— Часа через два, — прикинул я, — жду.
— Бывай.
Я отбросил мобильный на пассажирское сидение и увеличил скорость.
Доехал до клиники, припарковался и прошелся по территории, заглядывая в каждую мусорку.
Порадовавшись тому, что дворник с утра был занят уборкой снега, вытащил Машины анализы, смахнул снег и вытащил из файла документы, пытаясь найти фамилию врача.
Решительно вошел в здание поликлиники, нашел в списках номер кабинета, где принимал Вяземский, и сразу же рванул к нему.
Для приличия постучал в дверь, открыл и в лоб спросил:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вяземский — это вы?
— Я. Часы приема еще не начались, молодой человек…
— Я не на прием, — отрезал я, запирая дверь за своей спиной.
Подошел к столу, протянул доктору Машины анализы и сжал зубы.
— Кондратьева, — вздохнул он, снимая с носа очки.
Сжал пальцами переносицу и устало поинтересовался:
— Вы ей кто?
— Неважно. Я хочу знать подробности о ее диагнозе и о клинике, где ее можно вылечить. Маша говорила что-то про столицу…
— Сядьте, пожалуйста, — попросил Вяземский.
Я приземлился на стул, сложил локти на колени и ждал.
— У Марии очень серьезное заболевание, — начал доктор, старательно подбирая слова.
— Это я уже понял. Как ее вылечить?
— Честно? Никак. Не горячитесь, молодой человек, иначе я вызову охрану. По закону я не имею права вам ничего рассказывать, но… Жалко девчонку, хорошая.
— Мне нужно хоть что-то… — взмолился я.
Вяземский опустил голову, снова собираясь с силами:
— Я тебе так скажу. После того как ко мне на стол попали ее анализы, я запросил консилиум. Отправил их своим коллегам, но все настроены решительно — операция невозможна. Может, если бы она пришла полгода назад, кто-то бы смог, но сейчас… Опухоль почти вплотную к дыхательному центру. Эта та часть мозга, которая заставляет нас дышать. Заденем — и все. Никто не хочет идти на такой риск, учитывая, что у опухоли нет четких границ.
— И что, просто дать ей умереть? — цепляясь за последнюю ниточку надежды, прохрипел я.
Доктор поднялся со своего места, спрятал руки в карманы медицинского халата и отвернулся к окну:
— Я работаю уже двадцать лет, парень, и до сих пор не научился сообщать такие новости. Кто ты ей?
— Жених, — я опустил голову и устало потер лицо ладонями.
— Она умрет легко, — каждое слово Вяземский выдавливал из себя, — просто перестанет дышать. Девяносто девять процентов смертей происходит во сне. Она спокойно уснет, без боли.
Я резко подскочил с места и ударил кулаком об стол:
— Должен быть выход.
Вяземский спокойно обернулся, никак не реагируя на мой приступ.
— Можно попробовать в Москву, но…
— Но… — вскинулся я.
— Повторю: обратилась бы она полгода назад… Сейчас есть множество инновационных программ, в Москве могли бы попробовать остановить рост опухоли. Но вероятность полного избавления очень мала. Максимум — ремиссия.
Я сжал ладони в кулаки, неистово желая вынести пессимисту челюсть. Но что-то остановило. И заставило посмотреть ему в глаза.
— Дайте номер клиники в Москве, — потребовал я.
— Держи. Мой тебе совет, парень: ей нужен сейчас полный покой и как можно больше положительных эмоций. Послушай меня. Я видел тысячи пациентов в этом кабинете. Тысячи. И такие опухоли, как у твоей невесты, я видел не одну. Кто-то боролся, кто-то просто доживал свои дни, но итог один. То, что я сейчас скажу… Это не те слова, которые должен говорить врач, но… Ей недолго осталось. И у тебя два варианта. Обречь ее на болезненное лечение, «химию» и потратить все, что у тебя есть. А можешь скрасить ее последние месяцы жизни. Потрать эти деньги на путешествие, дай ей эмоций. Пусть перед смертью она радуется жизни, а не проводит время в больнице.
— Да пошел ты! — процедил я.
Я забрал визитку, спрятал в карман, забрал все анализы и молча вышел в коридор. Хлопнул дверью, сжал зубы и со всей дури впечатал кулак в стену.
Мне казалось, что меня и самого заперли в клетку из четырех стен и запечатали выход.
Вернулся в машину, схватил мобильный, достал визитку и позвонил в клинику.
Спустя пятнадцать минут готов был ехать в Москву и разобрать ее к чертям, когда меня футболили от одного специалиста к другому. Наконец, меня соединили со светилом, и он потребовал все анализы Маши скинуть ему на электронную почту для ознакомления.
