Он включил чайник, открыл шкафчик и достал пакетированный чай и две кружки.
— Я не хочу, — тихо отказалась я, — Марат, я ненадолго и…
— Помолчи еще немного, — очень мягко попросил он.
Отвернулся к окну, зарылся пальцами в волосы и громко выдохнул. Резко развернулся и тихо спросил:
— Ты уверена, что диагноз верный?
— Я видела снимки, — пожала я плечами.
— И что сказал врач? Где твои снимки? Может, есть шанс сделать операцию?
Я обессиленно упала на диван и спрятала лицо в ладонях. Услышала тяжелые шаги, и Марат сел рядом, внимательно вглядываясь в мое лицо.
— Маша, где снимки? — повторил он.
— В урне возле больницы, — призналась я, краснея.
Обе брови Асманова взлетели на лоб, а в глазах отразился безмолвный вопрос.
— Я их выбросила.
— Зачем?
— Не знаю. Растерялась. Испугалась.
— Какие рекомендации дал доктор? Куда обратиться? Как тебя вылечить?
— Никак. Опухоль без четких границ, рядом с дыхательным центром. Никто не возьмется оперировать.
— А платные клиники?
— Марат, чтобы попасть в платную клинику, я должна продать все, что у меня есть. И почку. И даже этого может не хватить. А гарантии никто не даст.
— Ну можно же хоть что-то сделать? Должен же быть выход? Не бывает так, что ничего нельзя!
Он вскочил со своего места и снова пошел к окну. Залез в карман, вытащил пачку сигарет, хотел прикурить, покосился на меня и передумал.
— Кури, — махнула я рукой.
Села на диван с ногами, прижала колени к груди и уткнулась в них лбом. Марат снова вышел в коридор, оставив меня наедине со своими мыслями.
Я медленно достала мобильный, разблокировала, проверила пропущенные, которых не было. Сообщение до Тани тоже висело непрочитанным, значит, она не включала телефон.
Марат задержался в коридоре, но выйти и посмотреть, что он делал, сил не было.
Я тупо пялилась в стену и крутила телефон в ладонях, когда Асманов так же тихо вернулся. Только тогда я заметила, что его лицо побледнело, а в глазах все еще плескалось безумие.
— Марат, я, наверное, пойду, — робко произнесла я.
— Куда? — жестко спросил он.
— Домой, — пожала я плечами и отвела глаза. — Ты должен сейчас сосредоточиться на своей маме, а я…
— Заткнись, — душевно попросил он. — Маша, после таких новостей обычно сидят дома в окружении родных и близких, а ты одна ночью гуляла по городу. Я дебил, по-твоему?
— Нет. Они не знают. Ты первый, кому я сказала, — тихо призналась я.
— Почему ты не сказала? — зло прошипел он. — Снова побоялась расстроить? Маша, блядь…
Он махнул рукой в воздухе.
— Ты даже при смерти думаешь обо всех, кроме себя. Это какая-то нездоровая херня.
Я ощутила, как покатилась слеза, прикрыла глаза и быстрым движением вытерла щеку.
— Милана, — зло выдавил Марат.
— Все в порядке, — заверила я. — Я скажу им. Завтра.
— Пиздец, — выругался Асманов и рявкнул: — Сядь! В таком состоянии ты никуда не пойдешь. Иди на кровать, подушку только дай, я на диване сегодня лягу.
— Это…
Я поднялась на ноги и, пошатываясь, пошла к нему. Марат не дал ничего сказать. Поравнялся со мной и рывком снял свитер. В его действиях не было и намека на нежность или секс.
Только злость и дикая безнадега в глубине черных глаз.
— Спать. Завтра поговорим! — отчеканил он таким тоном, что возражать я не решилась.
Марат взял меня за локоть и буквально запихнул в спальню. Открыл шкаф, достал свою футболку и протянул мне:
— Обещаю не приставать. Просто отдохни.
Взял с кровати одну подушку и вышел, оставляя меня в центре комнаты, сжимающей его футболку.
Я не хотела домой. Поймав себя на эгоистичном желании остаться с ним, я задохнулась от нахлынувших эмоций. Я не имела права посвящать его в свои проблемы. Но зачем-то выдала все. Пришла к нему. И расстроила его.
Я всегда старалась не принимать решений сгоряча, на эмоциях, но в тот день вся жизнь перевернулась с ног на голову.
Марат был прав. Каждый раз, когда он что-то говорил, он был прав. Жестко и больно бил правдой. Я же не хотела ее принимать, не хотела ничего видеть вокруг. Жила как хомяк в клетке. Ходила одним и тем же маршрутом, выполняла одни и те же действия.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И куда меня это привело?
Мне казалось, что я видела Марата насквозь в тот день, когда я пришла требовать от него оставить Милану в покое. Обычный хулиган без совести и жалости на поверку оказался тем, от кого я не хотела уходить.
И это давило морально. Как же я корила себя за то, что расстроила его. И вдвойне — за то, что этой ночью хотела не возвращаться домой, а остаться в его спальне.
Наверное, именно так сходят с ума. От боли и пустоты в душе.
Я прикрыла глаза и сняла верхнюю одежду, решив утром расставить все точки над i. Одна спокойная ночь рядом, а завтра я уйду и больше никогда не появлюсь в его жизни. Он быстро забудет, а я не буду винить себя за то, что вешаю на него свои проблемы.
Переоделась в его футболку, пахнущую порошком, стопочкой сложила свои вещи, выключила свет и забралась под одеяло.
Подушка пахла им вперемешку с сигаретным дымом. Уткнувшись в нее носом, я сама не заметила, как крепко уснула.
Проснулась будто от толчка. Снов не было, но тревога нарастала. Сердце громко колотилось в груди, а в соседней комнате горел тусклый свет.
Я медленно поднялась, на цыпочках прошла к выходу, осторожно открыла дверь и увидела Марата сидящим на полу. В одной руке у него была бутылка дешевого коньяка, а в другой сигарета. И, судя по количеству окурков, он курил одну за одной.
Из-за открытой форточки комнате было прохладно. Я поежилась, но спросила:
— Почему ты не спишь?
Он не реагировал, полностью уйдя в себя.
Сделав несколько шагов, я молча опустилась рядом. И решилась. Отобрала бутылку, сделала глоток и закашлялась.
Марат отмер, покосился на меня абсолютно трезвым взглядом и выдохнул сквозь зубы.
Молча поднялся, стянул с дивана плед и укрыл мои голые ноги. Закрыл форточку, сел рядом, осторожно протянул руку и коснулся ладонью моей щеки.
— Молчи, — приказал он, — я знаю, что ты скажешь.
Асманов гладил мое лицо, шею и тяжело дышал.
— А давай жить? — предложил он с кривой ухмылкой. — На всю. Сколько получится. Вдвоем.
Он стер с моей щеки непрошеную слезу и сжал зубы до хруста.
— Давай, — одними губами прошептала я.
И в ту же секунду его губы обрушились на мои, ненадолго, но стирая все страхи и сомнения.
Глава 24
Глава 24
Марат
Жизнь — жестокая бессердечная сука с хреновым чувством юмора. Исполняет желания, а потом смеется беззубым ртом, глядя, как ты разгребаешь последствия, довольная своей жестокой шуткой.
Вчера я мечтал, чтобы Маша оказалась в моей постели. И мечты, сука, сбываются — так, что выть хочется. И коньяк не берет. Новость о ее болезни была сравнима с ударом под дых. Дышать не мог, оглох на несколько минут и отупел. Принять ее болезнь не мог.
Наверное, она была права, когда говорила, что у меня своих проблем дохрена. И, возможно, мне не стоило это знать. Не стоило вообще к ней приближаться, помогать, сближаться, давать себе гребаную надежду на то, что в моей жизни может случиться хоть что-то хорошее. Не может.
Но, блядь, это же Маша. Моя Маша. От которой крышу двинуло еще тогда. И сейчас, когда мои мечты сбылись, когда она в моей квартире, сука, в моей постели, я сижу на полу, пью коньяк и пытаюсь осознать гребаную реальность и ее диагноз.
Я сделал глоток прямо из горлышка, не чувствуя вкуса, и откинул голову назад.
Почему она⁈ Эй, там, наверху, если ты есть, ответь! Почему она? Почему не я, не Тимур, не кто-то другой, а Маша? За что так с ней? И со мной…
В голове вакуум и дикое желание пойти к ней, разбудить и потребовать сказать, что это шутка. Что она меня обманула и на самом деле у нее все хорошо.
И снова звенящая пустота и боль в груди размером с Марианскую впадину. И злость. Черная. Неконтролируемая. Выворачивающая наизнанку и затмевающая разум. А коньяк — как канистра бензина в горящий костер.
