— Боже мой! Они пришли!
— Кто?
— Те, с той стороны. Этого я боялась. Они придут и не станут разбираться — кто есть кто.
— А вас, мисс Гарриет, примут за солдатку-янки, которая приехала в Мексику в поисках веселых приключений.
Смешная мысль рассеяла страхи Гарриет Уинслоу, она благодарно сжала руку старика. Подумала о переменчивом характере смерти. Он пристально смотрел в серые глаза женщины.
— Клянусь вам, я приняла решение до всего случившегося, еще до того, как мой жених, мистер Дилейни, был осужден за финансовую махинацию, и даже раньше, чем его история раскрылась, клянусь вам…
— Мне до этого нет никакого дела, — сказал старик и дотронулся губами до щеки Гарриет.
— Вы рассказывали мне о Лиланде Стэнфорде. Вы сами знаете, что такие вещи происходят каждый день. Но я клянусь вам, что свое решение я приняла очень давно. Я решилась приехать сюда только по своей воле, вы должны знать об этом…
Она посмотрела через плечо старика, обнявшего ее, и увидела Арройо, который стоял у входа в купе, полускрытый тяжелыми портьерами желтого шелка, драпировавшими весь этот королевский вагон. И тут же услышала легкий шорох: длинная легкая рука женщины легла ему на плечо. Мисс Гарриет, умолкнув, успела заметить луноликую женщину, закутанную в синее ребосо.
Взрывы продолжались, их сила и частота нарастали. Она высвободилась из мягких объятий старика и застегнула последние пуговицы на блузке. Что там происходит? Но страха показывать не стоит.
— Наверное, нагрянули федералы, — сказал старик, без боязни открыто выказать боязнь. — Я попросил нечистую силу над нами сжалиться.
— Нет, — сказала маленькая женщина с длинными легкими руками, выйдя из купе генерала. — Это всего лишь петарды.
Сегодня день святой покровительницы этой деревни, сказала женщина, большой праздник всей округи, сами увидите, и вывела их из стоявшего вагона на воздух, начиненный порохом, тем самым, которым эти же люди накануне начиняли свои «винчестеры», вывезенные контрабандой из Техаса. Воздух казался кисловатым от двух смешавшихся запахов: пороха и ладана; ряженые детишки окружили мисс Гарриет и, не приседая, запрыгали вокруг, как маленькие старички. Гринго остановился и оглянулся на железнодорожный вагон.
Арройо стоял на платформе: голая грудь, длинная черная сигара в зубах, обдававшая его дымом, — и смотрел на старика, на Гарриет Уинслоу, на них обоих. Северо-мексиканские танцоры-индейцы монотонно плясали перед часовней, позвякивая колокольчиками, привязанными к щиколоткам. Старик последовал за Гарриет к остову разрушенной усадьбы, вдоль обгоревшей галереи, где крестьянские женщины, и радуясь, и смущаясь, примеряли старые платья, которые она им разрешила взять: праздник — всегда самое подходящее время, а Гарриет хотела показать старику то, что ей удалось сделать: победить мечты, победить прошлое, определить будущее, то есть спасти чью-то жизнь, но об этом она не хотела говорить, пусть поймет он сам.
Жемчужных ожерелий на месте, однако, не оказалось, и ее охватили гнев и стыд, когда она опустила руку в пустую шкатулку. И сразу всё — желаемое, подготовленное, достигнутое — развеялось в прах (теперь она сидит одна и вспоминает).
— Грабить, — сказала она, — им больше ничего не надо.
— Не бойтесь, — вдруг сказал старик.
— Ей нечего бояться, — сказал Арройо, поглаживая пояс с тяжелыми пистолетами по обеим сторонам голого мускулистого живота. На генерале были только замшевые штаны и высокие сапоги. — Прошу прощения, мне некогда было одеться. Я испугался, как бы сеньорита не наделала еще каких-нибудь глупостей.
— Вы уже захватили свою добычу, — ответила она, гордо (вспоминает), высокомерно (теперь она сидит одна) и довольная тем, что он слышал ее слова. — Другого вам и не надо, не правда ли? Все остальное — пшик.
Арройо посмотрел на пустую шкатулку. Посмотрел на старика. И с силой сжал запястье Гарриет; Гарриет тоже посмотрела на старика, прося защиты, но он знал, что его время — с этой девушкой — пришло и ушло, хотя бы у нее еще и оставалась возможность гнездиться в его объятиях и любить его, как женщина или как дочь, не важно, но уже поздно: он видел лицо Арройо, тело Арройо, руку Арройо и признал себя побежденным. Его сын и его дочь.
— Всадник, ты хотел бы взять беззащитную женщину или стать ей зашитой?
Арройо крепко сжал ее руки, и она сопротивлялась бы, если бы старик пренебрег первыми словами Арройо и встал между ними, но — любитель поиздеваться и над самим собой — он помешал ее сопротивлению. Арройо же только дал ей почувствовать, что она тоже сильная, что, хотя он действует против ее воли, она, не отбиваясь, не протестуя, проявляет такую же силу, как и он, и сохранит силу во всем, что ему вздумается сделать. Он повел Гарриет и старого гринго из галереи в жгучий, сухой, дымчатый день, к мужчинам и женщинам, преклонившим колена в пыли перед часовней, к людям, теснившимся перед уже переполненной часовней… (Она сейчас сидит и вспоминает, что больше, чем возвращение федералов, ее тогда вдруг испугало осознание того, что она действительно находится на странной, роковой земле, чье единственное ясное волеизъявление состоит в вечном и неизменном желании остаться древней, несчастной и сумбурной страной. Так виделось Гарриет, так ей чувствовалось. Такова Мексика.)
Старик тоже уловил страх Гарриет и представил себе, что сказал бы его собственный отец, истый кальвинист, входя в эту часовню:
— Что за мотовство, что за страшное расточительство, языческое транжирство плодов господних на эту барочную мешанину, где каждый угол алтаря забит золотыми листьями, где стены облеплены затейливыми узорами, где сверкают позолоченные барельефы: яблоки, финики, херувимы, дующие в трубы, — какое-то кощунственное нагромождение мексиканского и испанского золота посреди пыльной равнины с колючками и свиньями, с босыми и оборванными людьми и с сожженными распятиями!
Фигура мертвого Христа покоилась в своем стеклянном ящике. Обнаженный царь царей был едва прикрыт бархатным красным плащом. Его раны кровоточили и после смерти. Принесенная жертва не оборвала раболепства его жизни, его человеческое воплощение, его потрясающее стремление к самосохранению, невзирая на предрешенный приговор, вынесенный его злосчастному телу, которое должно было думать только о своем Отце… о своем отце на небесах, воздушном всаднике, навеки взобравшемся на свой кальвинистский амвон, на свою деревянную лошадь, на своего Клавиленьо,[38] сотворенного из приговоров и предначертанной судьбы. Девица-янки спасла больную девочку Куницы: что это — чудо? Необходимость? Старый гринго видел в глазах Гарриет холодное и ничем не проявляемое соучастие в те минуты, когда они оба думали о религиях Севера, не требующих алтаря, позволяющих Христу Спасителю продолжать жить, навеки избавившись от плоти, от скульптурных и живописных изображений, — неосязаемый дух, витающий в жертвенниках музыки: Бог истинный, который никогда не смог бы истекать кровью, принимать пищу, знать плотскую любовь, очищать желудок, как этот Христос мексиканский.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
