— Значит — благодарность.
— Нет, это я ему благодарна. Мне и не снилось, что меня кто-то будет так любить. В моей деревне открыто любить не принято. Это была грустная деревушка, где супруги ложились спать в потемках. Уж не знаю — от страха или от неохоты.
Она сказала, что Арройо, напротив, обнажен, даже когда одет. Молчит, даже когда говорит.
— Я должна была спасти его, чтобы спасти себя. Мы связаны намертво, и я его понимаю.
— Очень мило.
Они надолго умолкли. Старый гринго пытался представить себе, о чем Арройо говорил Гарриет, пока эта женщина разговаривала с ним, не представляя себе, что и Арройо мог вспоминать о том же, о чем эта женщина рассказывает старому гринго, и тоже рассказывать Гарриет, как луноликая женщина спасла его, спрятав от федералов в первые дни кампании, развернувшейся против Уэрты здесь, на севере Мексики.
Опасность была повсюду, и Арройо знал, что его убьют, если встретят. Ему одному удалось спастись в этой деревне, и он укрылся в каком-то погребе. Оттуда он слышал стук вражеских сапог над головой и грохот выстрелов — кончали его пленных товарищей. Ему было все слышно, потому что погреб всасывал все звуки, как морская раковина. А потом вход забили досками.
Арройо призадумался. Быть может, всю эту деревню приговорили к смерти за то, что тут дали приют революционерам? А он остался погребенным в подвале? У него всегда был хороший нюх. И он почуял спящих собак там, в углу. Стук молотка их разбудил. Псы были огромные и страшные, серые, со стальными мордами. Никогда он не видел такое медленное и ленивое пробуждение: словно они спали в этом погребе с незапамятных времен. Ему почудилось, что их оставили тут специально для него, что они — его духи-звери. На самом же деле этих двух страшных, свирепых серых псов тут спрятал хозяин дома, потому что федералы забрали в доме все, а этот человек любил своих собак больше, чем серебро, если оно у него было, или больше, чем жену, которая у него была.
— Почему ты на меня так смотришь, гринга?
— Думаю.
— Ты здесь свободна.
— Да, но только на словах. Ты прекрасно знаешь.
— А ты любишь старика?
— Да. Ему больно. Во всяком случае, я это вижу.
— А мне как?
— Ты сам причиняешь себе боль. Я постараюсь помочь ему чем смогу. Знай, именно для этого я здесь.
— Хочешь его спасти так же, как она спасла меня?
— Я не знаю, как она спасла тебя.
Арройо и псы подстерегали друг друга.
Псы знали, что он здесь. Он знал, что псы здесь. Собаки всегда либо набрасываются, либо лают. Самое забавное состояло в том, что они были только начеку, словно боялись Арройо так же, как он их. Может быть, они не знали, что он не зверь, а может, их хозяин внушил им страх ко всему, что пахнет солдатом? Кто знает? У собак больше пяти чувств. Арройо сказал, что и не вспомнил бы об этой истории, если бы она не показалась ему такой необычной.
Это был очень долгий день. Арройо не шевелился, но давал им знать, что тоже силен, хотя пока их не трогает. Подошла ночь, и он знал, что псы настороже — они ловили каждое его движение, а он их почти не видел. Послышалось рычание. Они учуяли, что Арройо готов к нападению. Дико взвыли и прыгнули на него. Арройо выстрелил прямо перед собой. Он подбил их в воздухе, как двух тяжелых орлов. Разрядил в них всю обойму. Они рухнули с жутким визгом. Он посмотрел себе под ноги. И испугался, что выстрелы услышаны, и тогда другие так же застрелят его, как он застрелил собак. Пнул их и оттолкнул подальше носком сапога. Две страшные отвратительные твари.
— Я рассказываю тебе все это и надеюсь, что ты в конце концов меня поймешь.
— Ты знаешь, для чего я здесь.
Прошло несколько дней, Арройо часто слышал над своей головой военную команду, чаще всего приказ расстрелять. А сам погибал от голода с разряженным пистолетом в руках и двумя дохлыми собаками у своих ног. Он жалел, что не оставил ни одной пули. Так было бы лучше, чем съедать своих мертвых врагов.
— Я поверю всему, что ты сейчас наговоришь.
— Ты у меня здесь не пленница.
— Это я уже слышала.
— Верь всему, что я тебе говорю. И можешь уйти когда хочешь.
Однажды ночью он услышал, что кто-то стучит костяшками пальцев по доскам, которыми была забита дверь. Женский голос просил его не есть мертвечину. Она его выпустит, как только минует опасность. Не надо есть падаль. Она не знала, что Арройо уже съел собак. Но, услышав ее голос, он сказал себе, что ей надо верить, не нужно обижать ее неверием, а кроме того, она стала его единственной надеждой. Не надо было есть дохлятину, чтобы не сказать ей потом: я поверил тебе, хотя знал, что доверяться опасно, и я целую твои губы теми же губами, которые касались собачьего мяса.
— Пойми меня и прости мою мимолетную любовь к тебе, гринга.
— Я знаю. Но и я в силах спасти человека. Хотя последствия, наверное, будут разными. Ты хорошо знаешь, что должен рассказать мне, генерал Арройо.
Он сказал, что тем вечером, после боя, двое мужчин имели равные возможности выжить или найти смерть. Одна возможность была у гринго. Другая — у федерального полковника. Кто-то из них мог умереть.
— Я уже говорил, что полковник умер как храбрец.
— Ты живешь в каком-то фантастическом сне со своими понятиями о чести.
(Теперь она одна и вспоминает: жизнь не такова, какой я ее представляю. А может быть, жизнь стала наконец понятна после того, как она узнала его любовь?)
— Ты порой тщеславен и глуп, порой же искренен и раним. Это я знаю после нашей любви. Это мне понятно, но мне непонятно твое отношение к жизни — ты ставишь смерть превыше всего.
— Но я жив. Благодаря одной женщине — вчера и благодаря тебе — сегодня.
Нет, она резко качнула головой, взметнув густую каштановую массу волос, он жив сегодня, потому что еще не пришел звездный миг его смерти. Он этого не упустит. Главное в жизни Арройо не как жить, а как умереть.
— Конечно. Я надеюсь, что ты сможешь увидеть, как я умру, грингита.
— Я тебе уже сказала, что предпочитаю увидеть твою смерть, чем смерть старика.
— Он очень стар.
— Но я не могу осудить его боль, а твою — могу.
— Ты осудила меня, как только явилась.
— Больше не буду, клянусь тебе. Обещание за обещание, генерал Арройо.
— Много болтаешь, грингита, красавица. Я вырос в молчании. Ты тратишь больше слов, чем чувства, так мне думается.
— Ошибаешься. Я люблю детей. И знаю подход к ребенку.
— Тогда заимей своего.
Они громко рассмеялись, и он снова стал целовать ее, впиваясь в губы с тем же чувством ненасытного голода, какой испытывал там, в подвале.
— Тебе хорошо, грингита? С обещаниями или без обещаний, правда красавица грингита, моя бедная любовница, грингита, ведь ты любишь по-настоящему первый раз в жизни, не говори мне, что не так, тебе ведь нравится моя любовь, твоя любовь, грингита?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
