— Ах так, — повторил он вслух. — Твой папочка тебе все уже рассказал. Ну что ж, едем.
— Но если ты не хочешь…
Это было для Евы типично. Стоило ей кого-нибудь вовлечь в какое-либо дело, как она тут же начинала давать задний ход.
Тем не менее она прижалась к нему. «Черт побери», — подумал Клаус.
— О каком визите ты недавно упоминала? — начал он без перехода.
— Ничего особенного. — Он ощутил сильный запах ее духов. «Скандал», — подумал он.
— Да так, ничего особенного. Комиссар Хаузер. Он немного вывел меня из рабочего состояния.
Клаус почувствовал, как внутри его что-то сжалось.
В этот момент Ева положила ему голову на плечо, и ему ничего другого не оставалось, как обнять ее.
— Ты, видимо, меня не понял, Клаус. Он помешал моим упражнениям. — Она улыбнулась.
— Этот комиссар Хаузер… как ты думаешь, что он от тебя хотел? Я тебе о нем ничего не говорил!
— Ты забыл, что я вчера была в Моосрайне. Эта змея Тереза запомнила номер моей машины. — Все случившееся она интерпретировала по-своему. Для нее это было не более, чем анекдот.
— Что он хотел, Ева?
— Он хотел узнать, привозила ли я тебя позавчера в своей машине в Моосрайн. Оставим это. Держи меня крепче, Клаус, а то я упаду…
— Был ли я с тобой в машине? Как он пришел к этой мысли?
— Откуда-то он узнал, что перед этим ты был в поезде, проезжавшем Хайдхауз.
Клаус почувствовал, что бледнеет. Это был конец. А Ева все еще лежала у него в объятиях и улыбалась.
— Это неважно. Он узнал и…
— Все-таки откуда? — повторила Ева, продолжая улыбаться.
— От Ингрид, конечно! — почти закричал он.
— Я так и думала. Мне хотелось знать, догадываешься ли ты об этом.
— Да, да. Догадываюсь. Не можешь ты сесть как-нибудь иначе?
— Мне и так хорошо. Я ему сказала, что привезла тебя с собой, — проворчала Ева.
— Конечно. Чего еще можно было от тебя ожидать! Но твой отец снимет у меня голову с плеч.
— Ему незачем знать об этом. Я сказала Хаузеру: «Да. Он ехал со мной. Но потом мы расстались в Хайдхаузе, где он пересел на поезд». — Она рассмеялась. — Видел бы ты его лицо в эту минуту!
Клаус окаменел; он почти перестал соображать.
— Что-что ты ему сказала?
— То, что ты в Хайдхаузе вышел из машины и дальше ехал поездом.
— И он тебе поверил?
— Я в этом не уверена. Он меня предупредил, что я должна буду повторить свои показания под присягой.
— Ах, это?.. — Кажется снова пронесло. — И тогда?
— Тогда я сказала: само собой разумеется, в любое время.
Ева… — Клаус нагнулся к ней.
— Больше ничего не было. Он тупо на меня уставился, точь-в-точь, как ты сейчас, но ничего не мог поделать. Он признал себя побежденным. Потом он показал мне золотой карандаш, который я подарила тебе в день рождения.
— Мой… — Клаус невольно ощупал карманы, ища карандаш. — Что он хочет доказать этим карандашом?
— Этого он мне не сказал. По всей вероятности, он выпал в Моосрайне у тебя из кармана. Я, конечно, ответила, что вижу его первый раз в жизни. Лицо его в этот момент напоминало морду обиженного бульдога, которому сначала дали кость, а потом ее отобрали.
Она засмеялась.
— Боже! Задержись он хоть на пять минут, ты бы встретился с ним в дверях. Тебе бы это понравилось?
Клаус вздохнул. Ему не хватало воздуха:
— Ева, ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что ты…
— Долго ты еще будешь меня держать просто так, баранья голова? Где твои поцелуи?
— Ева, пойми. Я спрашиваю тебя, как ты…
— Все думаешь о своей Ингрид! — взорвалась она. — Да ей на тебя плевать. Уж не ждешь ли ты от нее благодарности?
Было странно слышать от нее такое.
— Послушай, — сказал Клаус. — Я с ней поссорился еще до того, как ты говорила с Хаузером.
— Это меня не касается. Меня интересует совсем другое: поедем ли мы в Бад Видзее?
— Да.
— Ты устроишь для папы грандиозное шоу, самое большое изо всех, что были на телевидении?
— Да, — сказал Клаус. — Да.
— Ну, поцелуешь ты меня наконец?
16
Погода сегодня была довольно мрачной. Правда, дождя не было, но солнце так и не выглянуло из-за туч. Тяжелый, сырой воздух пропитался запахами земли, зелени, дыма… Да, в такой день нелегко решиться все бросить и начать новую жизнь.
В нескольких метрах от Терезы Пихлер остановился старенький, давно не мытый автомобиль. Доктор Бюзольд высунулся наружу.
— Тереза! Что это вы там делаете? — спросил он.
Тереза подошла к машине. В левой руке она несла тщательно перевязанную картонную коробку, а в правой — огромный дорожный чемодан:
— Разве вы не видите, доктор, что я делаю? Я ухожу отсюда.
Тереза поставила чемодан и коробку на землю и перевела дух.
— Что у вас за багаж? — спросил доктор Бюзольд.
— Что там может быть? Разный хлам и мое приданое.
— Ваше что?
— Мое приданое. Постельное белье, скатерти. Все новое, с иголочки. Мне ничего уже не нужно, и ничего наверное не понадобится в будущем. Я ухожу.
— И куда же вы теперь?
— К сестре, в Австрию. Если только я доберусь до вокзала. Дальше — все просто: железная дорога довезет.
— До вокзала, вы говорите? Нам по пути. Я вас подвезу.
— Очень любезно с вашей стороны, герр доктор.
Доктор Бюзольд вышел из машины и помог Терезе разместить на заднем сиденье чемодан и картонку. Сама Тереза села рядом с ним на переднее сиденье, — так ей было удобнее. Мотор захрипел, закашлял, — машина была изрядно потрепана — и они тронулись с места.
— Нашей машины нет на месте. Герр Клаус приспособил ее для своих надобностей на следующий же день. А сегодня он и не показывался.
— Он прибудет на похороны, — заметил врач.
— Он и на похороны может не приехать, с него станется. Но я молчу. Я ухожу.
Тереза вытерла слезы.
— Вы там снова будете у чужих людей.
— Я буду у сестры. У нее и ее мужа небольшая гостиница. Я буду там поваром. Конечно, это совсем не то, что здесь, когда я была экономкой у нашего уважаемого герра сенат-президента, но все же… Понимаете, герр доктор, с тех пор, как его больше нет, я везде чужая. Даже здесь. Но где бы я ни оказалась — более чужой, чем здесь, я себя чувствовать не буду.
Врач кивнул, но ничего не сказал. Он пересек рыночную площадь, свернул налево и подъехал к небольшому зданию вокзала.
Тереза вылезла из машины, и доктор Бюзольд подал ей багаж:
— Будьте здоровы, Тереза. Все нормально. И не забудьте, как только появится возможность, выписать себе очки.
Он протянул ей руку. Тереза всхлипнула. Предпринять подобное путешествие было для нее совсем не просто.
— Вы были единственным другом покойного герра сенат-президента, — печально сказала она. — Большое спасибо, что вы меня подвезли, герр доктор.
Она взяла свой чемодан и коробку и скрылась в здании вокзала.
Никого не было видно ни на контроле багажа, ни в билетной кассе. Тереза потребовала найти начальника станции, но время шло, и не появилось никого, кто бы о ней позаботился.
Она молча терпеливо ждала. Больше не было сенат-президента, которому она могла, как это уже бывало в подобных случаях, позвонить, чтобы он отдал соответствующее распоряжение. Она осталась одна и должна была терпеть, покорно переносить все невзгоды. Она уже пережила взлет, теперь началось падение, и она сознавала это. Здесь уж ничего нельзя поделать.
Тереза покинула вокзал и вновь направилась на рыночную площадь. У нее было еще много времени до погребения, почти три часа. Медленно и устало она поплелась в кирху, чтобы быть на людях, и прямо оттуда решила идти на кладбище.
Когда она проходила мимо полицейского участка, ее заметил из окна вахмистр Бирнбаум и окликнул:
— Тереза! Тереза! Сейчас же зайди к нам.
— Нечего мне приказывать! — проворчала Тереза, но пошла в участок. Может быть, для нее есть какие-нибудь новости.
Вахмистр Бирнбаум метался в помещении участка, как тигр в клетке.
— Что ты переполошился? — спросила Тереза с любопытством. — Что случилось?
— Сейчас покажу, — сказал вахмистр. — Я это доказал!
Тереза махнула рукой:
— Не разыгрывай меня, Бирнбаум. Что, нашелся обладатель автоматического карандаша?
— Кто сейчас думает о твоем карандаше? Естественно, я его передал комиссару Хаузеру. Недавно я ему позвонил. Он, по-видимому, уже в пути — едет сюда.
— Комиссар Хаузер? С чего бы это?
— Потому что я его нашел. Так точно — я!
Вахмистр Бирнбаум потирал руки:
— Пока комиссар Хаузер копается в бумагах и теребит каких-то случайных людей, я не сижу сложа руки. Я их опередил, этих детективов, которые протирают штаны за столами в полицейуправлении. Я, я!
Тереза презрительно скривила рот:
— Иди ты…
