Тереза презрительно скривила рот:
— Иди ты…
Бирнбаум ударил себя кулаком в грудь.
— Это мое открытие! Я его нашел, этого Червонски, которого никак не могли разыскать, — хвастался он.
— Ну, так говори, как это было, — буркнула Тереза.
— Вчера я нашел автомобиль Червонски, — сказал Бирнбаум. — Сегодня я нашел самого Червонски.
— Что?
— Да, да. Вот именно. Кроме меня, никто бы этого не сумел! Я не преувеличиваю.
— Я должна сесть, — сказала Тереза и буквально упала на стул. — Григор Червонски, — повторила она недоверчиво. — Где же он?
— Сегодня в чертовскую рань прибежал ко мне Шпайцлер, да, да, Франц. И сообщил, что у его поля возле реки, на полдороге в Хайдхауз, лежит мертвое тело, видимо, вынесенное на берег. Я, конечно, сразу сел на мотоцикл — и туда. Там уже Франц и все общество. Короче — это Червонски.
— И он… мертв?
— Я полагаю, уже дня три. Сейчас в соседнем помещении доктор Бюзольд обследует труп. Я наперед знаю, что он скажет.
Тереза покачала головой. Многовато для одного дня… Еще и Червонски убили, и труп его нашли совсем недалеко отсюда.
— Однако он недалеко ушел, этот Червонски, — буркнула Тереза.
Вахмистр почесал за ухом.
— Я так думаю: после того, что он совершил, его замучила совесть, и ему не захотелось больше жить… — рассуждал он.
— Вы на ложном пути, — послышался хриплый голос доктора Бюзольда. В этом голосе звучало возбуждение. Врач открыл дверь в соседнюю комнату и встал на пороге. — По-моему, этот человек был мертв еще до того как попал в воду. На голове обнаружен след от удара. Череп проломлен каким-то тупым предметом. По-видимому, внутримозговое кровоизлияние и послужило причиной смерти.
— Матерь божия! — воскликнула Тереза, осеняя себя крестом.
— Я предлагаю провести судебно-медицинскую экспертизу.
— Комиссар Хаузер уже действует в этом направлении. Он скоро будет здесь.
Вахмистр Бирнбаум снова почесал за ухом.
— Это опять вы, Тереза, — сказал доктор Бюзольд. — Вы нам поможете идентифицировать труп. — Бирнбаум все еще не мог прийти в себя и только кивнул.
Тереза поднялась со стула. Она почувствовала, как ноги вдруг стали ватными. Ей хотелось бежать отсюда как можно дальше. Она повернулась к дверям, но у нее не было сил двинуться с места.
Кто-то поддержал ее за локоть.
— Я знаю, это очень неприятно, — сочувственно произнес доктор Бюзольд, — но вы могли бы оказать нам большую помощь.
Тереза попыталась было что-то ответить, но дар речи у нее тоже пропал. Наконец она собралась с духом и пошла. Дверь в соседнюю комнату закрылась за ней.
Смущенная, расстроенная, полчаса спустя Тереза снова была в доме сенат-президента. Да, да, это был Червонски — вне всякого сомнения; она его узнала. Тереза так и не пошла в кирху — не то настроение. В доме, который она недавно собиралась покинуть навсегда, у нее возникло такое чувство, будто разгадка происшедшего где-то совсем рядом. Показалось, что именно ей, Терезе Пихлер, удастся докопаться до истины, прежде чем останки герра сенат-президента опустят в могилу.
Итак, у нее заболел зуб, в этом вся беда. Потому что, если бы у Терезы не ныл зуб, она бы не пошла к врачу. Тогда сенат-президент не остался бы один на один со своим гостем и убийца не был бы в состоянии совершить свое черное дело. Но, как назло, именно в это время у нее разболелся зуб, и она поэтому чувствовала себя виноватой.
Тереза как раз собиралась уходить, когда Червонски вышел из машины и прошел в дом. На нем был коричневый плащ, на голове — надвинутая на глаза шляпа. Тереза еще обратила внимание на то, что для такого погожего дня он слишком тепло одет. Он назвал свою фамилию и сказал, что хочет видеть Майнингена. «Я доложу герру сенат-президенту», — внятно ответила она. Червонски ухмыльнулся, так что стали видны его желтые неровные зубы.
Сенат-президент реагировал на ее слова довольно странно. Он побледнел, глаза его остекленели, голос звучал приглушенно, в нем чувствовалась подавленность. Терезе и сейчас непонятна эта реакция. Было похоже, что герр сенат-президент сильно испугался визита этого Червонски.
У зубного врача ей пришлось довольно долго ждать, приемная была забита пациентами. Наконец настала ее очередь. К счастью, ей было почти не больно. Затем она пошла через весь город пешком домой; шла не торопясь, время у нее еще было. Сейчас она ругает себя за то, что не шла быстрее. Домой пришла за пять минут до назначенного срока.
Она стояла на перекрестке, когда увидела, как Червонски отъезжал от дома. Это был перекресток Мюльбахштрассе с шоссе на Хайдхауз, возле которого и располагался участок герра сенат-президента. Отсюда ей хорошо были видны и дом, и сад, — до изгороди оставалось не более сотни метров.
Червонски затворил за собой калитку, сделал несколько шагов по направлению к машине, сел в нее и уехал.
На нем были все те же плащ и шляпа, но к этому прибавилась еще трость, которую Тереза раньше не заметила. Машина с шумом отъехала, оставив позади себя столб пыли.
Тереза протерла глаза и отправилась в комнаты наверх. Здесь она остановилась у дверей. Как переменился этот мирный, дружелюбный дом, в котором прежде все располагало к непринужденной беседе и отдыху! Где они — задушевные разговоры или ожесточенные споры, или благостная тишина, когда все вопросы уже решены к общему удовольствию?
Тереза, склонив голову набок, пристально смотрела на мебель. Ее взгляд устремился на ковер, лежащий на полу, на стены… Ей показалось, что здесь что-то не так, не хватает какой-то мелочи. Не может такого быть, чтобы в помещении, где произошла трагедия, было все на своих местах, не осталось никаких следов разыгравшейся трагедии. Что-нибудь да есть. Следовало только найти, что именно.
Просторный кабинет, в котором доктор Майнинген проводил большую часть времени, был богато и со вкусом обставлен: большой диван, проигрыватель, цветной телевизор, книги на высоких полках, хорошие репродукции картин старых мастеров. Был еще камин, по бокам которого располагались кованые каминные щипцы, кочерга и еще что-то.
Около большого окна кресло, рядом с ним торшер, круглый столик и два кресла поменьше. В одном из них Тереза и нашла тогда герра сенат-президента…
…Она взяла себя в руки. Ей нельзя ошибиться. Но комната словно заколдована: не было ничего подозрительного, все стояло и лежало на своих местах.
И все-таки чего-то не хватало.
Она еще раз внимательно осмотрелась, и взгляд ее остановился на камине.
Кочерга. Кованая кочерга. Ее не было. Сразу это не бросалось в глаза. Никто бы этому не придал значения. Полиция просто не могла этого заметить. Никто не мог заметить, кроме Терезы.
У Терезы расширились глаза. Итак, нет на месте кочерги. Доктор Бюзольд сделал вывод, что Червонски был смертельно ранен тупым твердым предметом. Тереза, возвращаясь от зубного врача, заметила в руках у этого человека трость. У человека, который вышел из дому и уехал. Червонски не привозил с собой трость, — когда он входил в дом, ее у него не было. Значит, это был кто-то другой, чей номер машины Тереза записала золотым карандашиком, когда проходила здесь позавчера…
Тереза повернула от дверей в комнату, где стоял телефон, и набрала номер полицейского управления.
17
Кротхоф откашлялся. За последние двадцать минут он принял как минимум двенадцать мятных таблеток. Но самочувствие его не улучшилось. Барометр показывал грозу. С градом.
— Что это значит? — спросила Ева удивленно. — Это что-то новое. До сих пор ты был в порядке. У меня, между прочим, вечером концерт. Я что, должна заботиться еще и о том, чтобы твой трон не шатался? Я сейчас собираю чемодан и уезжаю в Зальцбург. Мы условились еще вчера вечером, когда я вернулась из Бад Видзее.
— Когда ты наконец будешь готова? — спросил Кротхоф с неожиданным спокойствием, которое ее озадачило.
— Я еще долго не буду готова, — отрезала она, — и у меня нет времени на разговоры. Я занята. Что еще нужно?
Ева в шелковом брючном костюме сидела в кресле для посетителей в кабинете Кротхофа. Она положила ногу на ногу, оперлась на ручки кресла; выглядела она холодной и самоуверенной, но не нервозной и, казалось, не была особенно расстроена тем, что ее оторвали от сборов в дорогу. Она была Само совершенство, как впрочем, и всегда. Но все же несколько раздраженное совершенство. Еве не нравилось, когда Кротхоф так смотрел на нее: во взгляде отца читалась жалость к дочери, личная жизнь которой все еще не устроена.
— Полчаса назад я говорил по телефону: это касается тебя.
— Я это уже слышала. Ты мной командуешь, словно я у тебя в подчинении, как твои сценаристы.
Кротхоф покачал головой:
— Об этом после, Ева. Я тоже нервничаю. Ты не единственный человек в мире, у которого есть нервы. Я нервничаю из-за другого телефонного разговора, последовавшего за первым.
