— Майнинген, телезрители помнят события, которые произошли совсем недавно. То, что им предшествовало, люди часто забывают, а то и вовсе не замечают. Истории, связанные с гибелью людей вроде вашего брата, вообще не забываются.
— Кто кому будет втирать очки?
— Что это за вопрос? — Кротхоф начинал злиться.
— Ничего. Так, глупость. Я нервничал, когда шел сюда. — Он глубоко вздохнул и засмеялся. — Еще сегодня утром я подумал: все складывается в мою пользу. Вы предлагаете безумную идею. Но теперь… — У него было такое ощущение, словно он натощак хватил стакан водки. — Теперь я снова смеюсь. И над этой идеей тоже.
— Не смейтесь так громко. Боже вас упаси выйти из роли.
— Надо же придумать такое! Я — брат мученика, борца за идею… Господи Боже мой! — Он задыхался от смеха, но не мог остановиться: — Брат мученика! Это невероятно. Бедный Леонгард! Жалко, что он никогда об этом не узнает. Был бы просто взрыв, извержение вулкана. Как это пришло вам в голову?
Кротхоф улыбнулся:
— Идея лежала на поверхности. Я хорошо все продумал.
— Брат мученика… — Клаус покрутил головой. — Если я это повторю несколько раз, то и сам, пожалуй, в это поверю.
Кротхоф помрачнел. На лбу залегла глубокая складка.
— Мне хотелось бы, чтобы в это поверили все, — сказал Кротхоф проникновенно.
Что-то в голосе шефа заставило Клауса прислушаться к его словам повнимательнее. Он пристально глядел на Кротхофа — миролюбиво и одновременно настороженно.
Шеф. Вот он сидит и интерпретирует события. В этот момент Клаус подумал, что ему не хватает такой вот трезвости взгляда. Он испытывал злорадное чувство, но понимал, что задним числом сводить счеты с Леонгардом не следует.
— А не думаете ли вы, что ваш план не очень-то согласуется с требованиями морали?
— Мне кажется, это не имеет отношения к морали именно потому, что вы в своем теле-шоу можете свободно варьировать этот план.
— Конечно.
— Ну, с Богом. Будем действовать вместе.
Перед тем как покинуть бюро, Клаус вдруг задумался: ему показалось странным, что на этот раз ни слова не было сказано о Еве. Но одновременно он испытал некоторое облегчение. Хорошо, что у Кротхофа хватило ума не объединять деловые соображения с вопросом о Еве.
13
Когда раздался звонок телефона, Клауса не было дома. Спустя некоторое время позвонили еще раз (хоть ты палец себе вывихни, набирая номер, — меня не застанешь).
После беседы с Кротхофом Клаус все же поехал домой. Его черный костюм просто невыносим. В нем он походил на кого угодно, только не на ведущего веселой, развлекательной передачи. Пусть он брат мученика, но самому быть мучеником ему не хотелось.
Он собрался поехать куда-нибудь с Ингрид, куда-нибудь, где не сеет дождь, где можно появиться, не стесняя себя официальным видом, где была бы праздничная и непринужденная обстановка.
Снова звонок — на этот раз в дверь.
— Клаус! — донесся до него хорошо знакомый голос. — Открой!
Прощай, вечер отдыха! Клаус отпер дверь.
— Ну, так и есть, — сказал Берт Аккерман, — я был уверен, что ты дома.
— Ах, это ты, — отозвался Клаус.
— Извини меня, Клаус. Вчера вечером я наговорил тебе лишнего. Я не подозревал, что твой брат… Я принадлежу к той категории журналистов, которые не читают газет.
— Хорошо, хорошо…
— Так ты меня впустишь?
— Не знаю. Собственно, я собрался уходить.
— Я ненадолго, — Берт отодвинул Клауса плечом и вошел.
Клаус, вздохнув, закрыл за ним дверь.
— Ну, ладно. Могу тебе предложить рюмку водки.
Они прошли в комнаты.
— Ничего не имею против.
Клаус наполнил до краев две рюмки.
— За мои успехи, — сказал он.
— И за мои тоже.
Каждый сделал по глотку.
— Меня радует, что твои привычки не изменились.
— Сядь куда-нибудь. — Клаус сел на диван. — Так что тебе от меня нужно?
— Я пришел тебе сообщить, что скоро приду еще раз.
— Так-так… — Клаус наморщил лоб. — Буду рад тебя видеть.
Берт кивнул. Он забрался на спинку кресла, так что его длинные ноги больше не елозили по полу. Он пристально глядел на Клауса сквозь толстые стекла очков. Внешне он казался совершенно равнодушным ко всему. Но это было не так.
— Поздравляю, — сказал он, искоса поглядев на Клауса.
— Ты о чем?
— Об Ингрид.
Клаус улыбнулся, встал с места, поднес рюмку ко рту и осушил ее одним глотком, снова наполнил ее и сел на прежнее место.
— Ты одержал победу, которой грех не позавидовать, — проговорил Берт.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ингрид очень за тебя переживает.
— Ага.
— Будут комментарии?
— Никаких.
— Ну, хорошо. Поговорим о вечерней телепрограмме «В кругу семьи». Я пишу обзор подобных передач. Ты увидишь в нем некий вопрос, запрятанный в тексте.
— Очень жаль, но я не реагирую на спрятанные в тексте вопросы.
— Поговаривают разное, понимаешь? Ты близок к Кротхофу и увиваешься за его дочерью — это всем известно. Что ты на это скажешь?
— Продолжая в том же духе, ты крупно рискуешь. Я тебя спущу с лестницы, — сказал Клаус совершенно спокойно.
Берт схватил рюмку и сделал еще один порядочный глоток. Потом с великой осторожностью поставил рюмку на место.
— Двигаемся дальше, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Зачем нам ссориться? Меня интересует следующее: затевается ли в «Космо-Теле» какое-нибудь грандиозное мероприятие с твоим участием?
Клаус отмахнулся:
— Пресса своевременно будет обо всем поставлена в известность.
Берт присвистнул:
— И долго оно будет вызревать? И вам не страшно, что оно перестанет интересовать публику? Не бойся, это не интервью. Я не редактор отдела фельетонов, я здесь как частное лицо. Просто пришел поговорить с тобой.
— И как частное лицо ты хочешь договориться о новой встрече?
Берт, видимо, в силу профессиональной привычки был толстокожим. Он снял очки, протер их и стал вертеть в руках.
— Так-то оно так, — размышлял он вслух. — Тебе все мало. Ты и здесь хочешь себя показать.
— Ну и что?
— Прикинь, что от тебя хотят и во что это тебе обойдется. Ты действительно готов принять участие в этом балагане?
— В каком балагане?
— Клаус, не разыгрывай из себя наивного простака. В распоряжении Кротхофа одна желтая газетенка. Из нее видно, что он затевает.
— Ну?
— Он ловит политические новости, стараясь удержаться на гребне волны. Но то, что ты связал свою судьбу с этим дельцом, меня немного удивляет.
Клаус усмехнулся и сделал еще один глоток из своей рюмки.
— Скоро ты будешь по-настоящему поражен, — пообещал он Берту.
Тот надел очки, пожал плечами и слез с кресла:
— Ты, наверное, понимаешь, Клаус, что я не о твоей душе пекусь.
— Вот именно.
— Раз уж я здесь, хочу тебе сообщить, что у нас рано или поздно будет изменение внешнеполитического курса.
У Клауса брови поползли вверх, и он проводил Берта пристальным взглядом. Тот подошел к абстрактной картине и, казалось, полностью погрузился в ее созерцание.
— Что?
— Да. Ты первый, кто об этом узнал. Сделай для себя соответствующие выводы.
— Ясно. — Клаус взглянул в окно. Дождь усиливался. Мюнхен погружался во тьму. Над городом нависли густые тучи. — И ты думаешь, мне это интересно? — спросил он.
Берт обернулся:
— А разве нет? Можно снова работать в газете, даже независимой. Возможно, тебе это подойдет.
Клаус медленно покачал головой:
— Не верю, что мне удастся вернуться.
— Это твое дело. Если хочешь оставаться клоуном у Кротхофа — пожалуйста!
Клаус встал с места:
— Какое ты имеешь право…
— Ну так слушай. Видно, мы не найдем общего языка. Задержись здесь еще на некоторое время и…
— Что это значит?
— Не уходи. Я сейчас вернусь.
— Не слишком ли много ты на себя берешь? Пришел сюда, начал меня стыдить…
— Тебя так легко пристыдить?
Клаус скрипнул зубами. Почему он с ним препирается? Почему он не спустит непрошеного гостя с лестницы? Почему, несмотря ни на что, тот не унимается?
— Ладно. Все в порядке. Я немного погорячился. Очень любезно с твоей стороны, что ты вспомнил обо мне.
— Не стоит благодарности, — ответил Берт. — Привет Ингрид, если ты ее увидишь.
— Увижу. И очень скоро.
Он проводил Берта до дверей, пожал руку, поглядел ему вслед, — тот вошел в лифт. «Погоди, — думал он, — я тебе еще покажу; я еще покажу вам всем… Жаль. Прежде мы лучше понимали друг друга».
Клаус не ожидал, что дверь ему откроет фрау Хеердеген. В руках у него был огромный букет роз, их аромат моментально наполнил всю прихожую. Он вынул из букета одну розу и презентовал ее ошеломленной квартирной хозяйке.
