— Сдается мце, — отозвался разгневанный епископ, — что ты самый умный из нас. Ступай же к князю Болеславу и сделай так, чтобы он остался верным нам. Затем иди к императору и настаивай, да убережет он нас от беды и не позволит уменьшить епископские доходы.
Священник-монах отправился в путь. Он шел в Прагу и, когда дошел и встал перед городскими воротами, обратился к стражу:
— Ступай доложи, что явился священник Вольфганг, ибо таково мое имя. Я пришел из Регенсбурга, и моими устами с князем будет говорить епископ.
Страж ушел и вскоре вернулся с такими словами:
— Князь проводит время с князьями своего рода. Затем он повел монаха в комнату, принес ему еды и указал место для ночлега.
На другой день монах снова просился к князю и получил тот же ответ, что и накануне. И так случилось еще три раза.
На пятый день Болеслав устроил пир и приказал слугам поставить скамеечку для Вольфганга поблизости от своего места. И потом, за едой, Болеслав обратился к монаху со словами:
— Что же случилось в Регенсбурге?
— Княже, — ответил монах, — Бог направляет твои шаги и дарует тебе удачу, так что побеждаешь ты во всех своих делах и враги не могут одолеть тебя. Ты могущественный князь. Воины с обнаженным мечом и те, кто готов метнуть копье, охраняют твой замок, а вокруг него еще другие крепости и войска. Сильная у тебя защита, и государство твое велико и хорошо устроено, ты безмерно богат: зачем же ищешь ты обеднить епископа и почему хочешь вырвать свою страну из-под власти, данной ему, чтобы служил он здесь делу христианской Церкви?
Князь на это возразил:
— Сколько стад у епископа? И сколько в этом стаде ягнят, которых я ему дал? И сколько я дал ему зерна? Сколько корзин рыб? Ни одной! Это священники отдавали ему десятину от своего, мое же все осталось при мне. Это несомненно. Исходи из этого, монах, и рассуди: я хочу установить у себя епископат и новому епископу дам рабов, и лес, и пахотные земли. Дам ему стада, скот. Дам чего только сердце пожелает, и только для того, чтобы явной стала моя щедрость, чтоб рассказывали о ней и никто не мог бы заявить, будто князь обедняет епископов и сокращает их доходы.
Во время такой отповеди гневные жилы вздулись на лбу князя. Это был дурной знак. Тогда кто-то из пирующих, желая отвлечь его мысли, поспешил рассказать что-то веселое, другой впустил в залу человека, наряженного чертом. И толпа развеселившихся вельмож оттеснила монаха от князя.
На следующий день склонился монах перед князем в глубоком смирении и, осыпанный богатыми дарами, покинул Прагу. Теперь путь его лежал к императору, которого пришлось долго разыскивать. Монах прошел итальянские города и много немецких крепостей, уже четыре месяца был он в дороге. Наконец услышал, что император пребывает в Майнце. И действительно застал его там.
Когда Вольфгангу дозволено было предстать пред императором, поклонился он ему и сказал:
— Прости, кесарь, что говорю я не так, как должен бы, и милостиво отпусти мне, что слова мои ничем не приукрашены: епископ Регенсбургский, твой слуга, а мой господин, просит тебя настоятельно не умалять его власти, не разрешать чешскому князю учреждать новый епископат. Вот это я обязан был сказать. Но, с твоего разрешения, добавлю от себя: просьба эта — тщетная.
Развеселился император и спросил: — Отчего же, монах, так противоречива твоя речь? Почему ты одновременно просишь — и отвергаешь просьбу?
— Беспредельна Римская империя, — ответил монах. — Входят в нее самые разные страны, и, как различны народы эти, так различны и их епископы: есть саксонские, баварские, итальянские, бургундские. Почему же не быть и чешскому? Почему бы не быть епископу, который сильно обогатит Церковь за счет Болеслава и тем уменьшит его могущество?
В этот день император был весел. Он засмеялся и, хлопнув в ладони, велел выдать Вольфгангу пять гривен серебра, затем подарил ему красивую одежду и отпустил со словами:
— Ты хорошо говорил! И знай, мне по нраву устраивать новые епископаты!
С тех пор вельможи часто хвалили монаха Вольфганга. И позднее, после смерти епископа Михаила, которого доконали заботы, он назначен был Регенсбургским епископом.
Болеслав был уже стар. Его могучие мышцы усохли, члены стали кость да кожа, лоб избороздили морщины. Страсти, радости и войны утомили его, и вот однажды встала перед ним смерть. Подняла она десницу, тень ее ужасного пальца коснулась виска Болеславова, — и тогда увидели все: встает государь. Встает, озираясь, и улыбается. Быть может, во взблеске этого мгновения разглядел он все свои счастливые дни, а может быть, все неудачи. Или пролетела в его голове другая мысль? Хотел он вымолвить какое-то слово? Двинуть рукой? Позвать жестом сына?
Смерть, эта победительница князей, уже не дала ему времени. Князь утратил власть над своим телом. Потерял сознание.
Открылась в черепе Болеслава артерия, и государь упал ничком.
Когда выдохнул он свою душу и смолк его смертный хрип, побежали слуги по замковым покоям, и отзвуки их шагов и причитаний слышны были издалека.
Но тиха была обитель смерти. Сыновья, священники и вельможи молча стояли вокруг усопшего. Стояли, молитвенно сложив ладони, склонив головы, и так протекли минуты ожидания. Но вот поднялся перворожденный сын покойного князя и, взяв на руки бездыханное тело, промолвил:
— Я, князь Болеслав, второй этого имени, обнимаю и держу бренную оболочку моего государя. Голову его держу и тело его. И как покоится князь в моих объятиях, как покоятся в них его желания и сила, так охватывают они и государство его.
Сказав так, велел Болеслав II поместить умершего на княжеский престол так, чтобы казалось, будто он сидит сам. Тогда по неподвижным рядам приближенных прокатилось волнение; вельможи заторопились, подняли головы, священники принялись молиться, рабы кинулись исполнять повеление князя, другие рабы начали бить в щиты и железные доски, третьи стали кричать по дворам замка:
— Князь упал ничком! Князь Болеслав, сын умершего князя, — мой господин!
Затем, в назначенное время, потянулись к замку главы высоких родов и старшины племен, и все вельможи, и прелаты, и люди Болеславова дома, и старшие из рабов и воинов. Когда все собрались, раскрыты были сокровищницы и сундуки с драгоценностями, дабы каждый мог видеть безмерное богатство и безмерную славу усопшего. Потом начались погребальные торжества, а после — пиры и увеселения.
Но вот все это кончилось, и ход вещей вернулся в прежнюю колею. Болеслав уже немало дней носил плащ своего отца и спал на его ложе — и вот прошли перед ним чередой деяния умершего. Одно пахло кровью, другое ярко сияло, третье осталось незавершенным, десятое негодным. И увидел новый князь, что незаконченные дела следует начать заново и завершить их. Он и стремился к этому. Стремился к величию, которое напоминало бы облик покойного; и, чтобы уловить этот облик, уподобиться ему и превзойти самым бесспорным образом, Болеслав Второй с великим рвением взялся за те задачи, которые не успел осуществить Первый.
Самой неотложной из них было учреждение епископата.
Болеслав II выбрал монаха по имени Детмар. Это был умный и набожный человек мягкого характера. Детмара и ввел князь в собрание чехов, то есть знатных людей, первенствовавших в разных частях страны и говоривших от имени своих племен.
По зову князя собрались эти вельможи, и вот стоят на замковом дворе. Стоят тесно, бок о бок. Одна рука поднята, охватывает копье, опираясь на него. Другая покоится на поясе или на рукояти меча. Все они в роскошных одеждах, рукава их пышны, на голове меховые шапки. Настроение у них хорошее, но им жарко, а ожидание затягивается.
Только когда пробил назначенный час, поднялся шум, дудочники загудели, и вышел князь. Его сопровождают два посла: один от императора, другой от епископа Вольфганга. Князь молод, его движения быстры. Он поднимает руку, указывая на монаха. Молод князь и, кажется, красив лицом, но этого не разглядишь толком, потому что солнце стоит за его головой и бьет в глаза вельможам. Они щурятся, моргают, брови их поднимаются. Не терпится им, князь же не спешит. Но вот заговорил он звонким голосом:
— Се тот, — говорит Болеслав II, — которого я выбрал, взвесив его добродетели. Добродетели же его — набожность и знания. Его я ставлю епископом. Вы же, вельможи, будьте свидетелями мне и этому мной избранному монаху в том, что я обещаю дать епископу столько имущества, сколько обещал мой отец, а сверх того даю ему доходы и земли, превышающие доходы Жичского епископа, который, как я слыхал, выступал в императорском совете против моих намерений и который хочет помешать нашим добрым отношениям с Регенсбургским епископом.
Тут князь повернулся к послу, передавшему согласие императора, и сказал ему:
