Когда близилось к концу четырнадцатое лето, король Оттон двинулся на Чехию с огромным войском, желая во что бы то ни стало разрешить этот спор и положить конец войне. К тому времени сильно возросло его могущество, ибо, подавив мятежи своих вассалов-герцогов, он сделался истинным хозяином империи, которой его предшественники владели только на словах.
И вот собрал король Оттон военные силы со всех концов империи, и пошел войной на Чехию; похоже было, что он не уйдет оттуда, пока не сломит могущества Болеслава. Похоже было, что им владел несказанный гнев.
Быстро распространилась весть о силе королевского войска. Тогда монахи и священники, купцы, и простой люд, и мелкие князья потянулись в город, названный по имени Болеслава, — в Болеславу. Люди спешили также в Пражские города и в города помельче в чаянии найти своего государя, найти князя, который защитил бы их. Они верили ему. Хвалили прочность укреплений, хвалили воинский порядок в уповании на то, что как было все эти четырнадцать лет, так будет и впредь. Полагали, что укрепленные города обеспечат им безопасность и переживут они немецкую войну без урона.
Но, когда все эти толпы стеклись в города и хотели обратиться к князю, вышли к ним городские стражи и объявили:
— Князь ушел с войском и находится в лесах. Князь избегает укрепленных мест и переходит из края в край. А ходит он не по дорогам, но по глухим местам, и кони его идут бродом по болотам.
Тут человек, возвестивший об этом, обратился к священникам и купцам, чтобы указать, что им следует делать; а потом сказал князьям:
— Вам же, князья, обязанные службой ему, повелел Болеслав пойти в то место, где равнина переходит в горную цепь. Там должны вы ждать на берегах реки, что зовется Хрудимкой, там надлежит вам пасти своих лошадей. Болеслав придет к вам в день, назначенный им, чтобы дать вам боевую задачу. До тех пор держитесь небольшими отрядами так, чтобы один знал о другом, но при этом не соприкасался с соседом.
Услыхав это, князья огорчились. Их охватило опасение, что Болеслав отошел от доброго дела; они боялись, что без крепких стен окажутся, словно безоружный против оружного. Но такова была сила имени Болеслава, и такой страх наводило оно, что князья подчинились.
Когда явились они в указанное место, пришел к ним Болеслав и сказал:
— Не страшитесь, не жалейте о покинутых укреплениях, ибо эти непролазные чащи, эти горы и эта просторная земля суть град прекрепкий.
И на челе его появилась морщина — но морщина смеха, перечеркнувшая морщину гнева. Это было доброе знамение, и юноша, которого Болеслав узнал когда-то среди немецких послов, видел, как веселая ярость и надежда сияют над шлемом князя и удача скачет впереди его коня.
Тогда поклонились Болеславу князья помельче и ответили улыбкой на улыбку государя. А юноша, ходивший у стремени князя, прижал к лицу кулаки, и порыв несказанной любви запрокинул его голову.
Так все князья и все воины ждали вместе с Болеславом, скрываясь в лесах. В городах же остались лишь мелкие сторожевые отряды. И когда король Отгон, со своими неисчислимыми войсками нагрянул на землю Чехии, разделил Болеслав своих людей и на всем пути короля жег и разрушал все, что необходимо войску; уничтожал запасы корма для лошадей и отгонял скот из селений, так что немцы нигде не находили никакой еды. Болеслав скрывался, но нападал на врага с самых неожиданных сторон — то сзади, то сбоку, а то и спереди. Он не давал спать усталым воинам, поднимал по ночам такой гвалт, словно готовилась битва. И немцы спали в седлах; и мечи падали у них из рук от утомления. Безмерны были их страдания, а голод мучил их так, что желали они только одного: сражения. Раздавить это невидимое войско! Но Болеслав всякий раз ускользал, не принимая боя.
Когда усталость уже превысила силы солдат, выслал король к Болеславу посольство с предложением мира.
Человек, который записывал славные деяния Оттона, хваливший и превозносивший короля, отметил, что во время похода на Чехию тот опасался, как бы его солдаты, победив, не занялись грабежом; рассеявшись, войско могло погибнуть. Опасения короля не были беспочвенны: люди его изголодались, измучились и пылали жаждой мести.
Так, без больших битв, окончилась немецкая война, и был заключен мир. Был ли он выгодным? Или позорным? Предания расходятся в этом вопросе, и нет никаких тому точных свидетельств — кроме того, что Болеслав обязался служить королю военной силой и участвовать в жизни его двора.
Король Оттон вернулся в западные страны; земли Болеслава освободились от неприятеля и, объединенные, покорились воле князя.
Юноша, сопровождавший княжеского посланца в страну стодоран, тот самый, которого князь узнал среди немецких послов и который потом всюду следовал за ним, этот миловидный и славный слуга был родом из Нитранского края. Когда-то ворвались враги в дом его отца, разграбили наследственное имущество и перебили всех мужчин его рода; мальчик же вместе с матерью и другими женщинами бежал в лес. Пробирались они дорогами и бездорожьем, лишения обессиливали их, терзал мучительный голод — и под конец все женщины погибли. Остался мальчик один, без родных, и — по случайности ли, или по милости рук, что сплетают случайности в замысел, наполовину по собственной воле, наполовину подгоняемый страхом, или горем, или надеждами, — двинулся он на запад. Встречались ему люди приветливые и такие, что нехотя давали ему поесть, нехотя отсыпали сена его лошадке. Так жил мальчик из милости людской, бродил по земле, присоединяясь то к паломникам, то к купеческому каравану, наконец к поезду какого-то посольства. И случилось так, что человек из этого посольства привел отрока в замок Болеслава.
Далее, как уже сказано, произошли две вещи.
Первая — та, что отрок заболел от удара мечом.
Вторая — что князь узнал его в дружине немецких послов.
С той поры этому дважды найденному юноше дозволено было оставаться при князе. Он спал в его покое, за столом подавал ему еду, следовал за его конем, сопровождая в походах, и мог сколько угодно разговаривать с сыновьями и дочерьми князя; пускай был он худородным и не имел родни, все же ему разрешено было говорить с власть имущими и собственными глазами наблюдать многие дела Болеслава.
Но это не сделало юношу мужчиной. Словом, жил он зря, и ни один подвиг не украсил его. Стало быть, ничего иного о нем не скажешь, кроме того, что бедняга и в зрелом возрасте не утратил юношеского облика да еще что обладал он красивым голосом. За час до сна или во время застолья случалось, что этот найденыш рассказывал о родных краях — о Нитре, о набегах венгров, о Моравии и доблестной обороне восточного народа. Заслышав сладостный голос этого слуги, князь, бывало, прекращал свои дела и внимал ему; иногда же бывал князь нетерпелив и насмехался над беднягой, говоря:
— А сумеешь ты совершить хоть часть того, о чем рассказываешь? Никогда! Жалкий ты человек.
В такие минуты испытывал Болеслав ненависть и к юноше, и к рассказам его, и жестокими были княжеские слова.
Разница между счастливым князем и найденышем была такой, как между силой и слабостью. Первый был мужем войны. Несмотря на препятствия и принципы шел он прямо к цели, менял свои же решения, направляя свои поступки в зависимости от хода битв, и ничто не было ему так чуждо, как мечтания или долгая усталость. Он бросался в борьбу с целью одержать верх; и когда в немецких землях могучей крепостью воздвиглась королевская власть, Болеслав пошел с королем. На Ляшском поле он сражался бок о бок с королем против венгров, ходил с ним даже на полабских славян. Так мало связывала его верность, так сильно связывали его дела земные. Он жаждал побед. Был как летящая буря, как молния, что вьется и ускользает, чтобы в конце концов поразить цель. Болеслав был подобен молнии, а слуга его был — тихий голос, который все звучит и звучит единым повествованием.
Стало быть, рассуждая здраво, и речи быть не может о том, что этот нежный юноша как-то причастен к славным делам Болеслава. Но когда найденыш умирал, когда настал его последний час, оглянулся он на прожитую жизнь свою и молвил:
— Дано мне было совершить великое дело, ибо я обратил Болеславова коня к Восточной стороне.
С этим связан короткий рассказ.
Любимая дочь Болеслава, Дубравка, выдана была за польского князя Мешко. Супругов связывала любовь, добрая воля и дружба, установившаяся между Чехией и Польшей. Любовь объединяла их и единомыслие, а еще — вера, ибо Мешко принял религию своей жены. Тогда, в ту счастливую пору, обе страны, чешская и польская, похожи были на двух сестер. Они были соседями, а власть и устройство одной не могло не оказывать влияние на развитие второй. Это взаимное согласие упрочил брак Дубравки, и обоюдная верность князей довершила его.
