У Ирины сжалось сердце. Она догадалась, на что рассчитывает Ивлев. Нарядчик непосредственно связан с людьми: комплектует поездные бригады, выдает маршрутные листы, учитывает труд. От него зависит заработок паровозников: то припишет лишние часы, проведенные на линии или на маневрах, то зачтет несуществующий ремонт локомотива. Машинисты и помощники стараются ладить с нарядчиком, при случае угощают, даже зовут в гости. Да, путь к рабочим выбран самый верный…
— С трудом должность получил, — доверительно продолжал Ивлев. — Пришлось кое-кого немного подмазать…
«Нужно немедленно предупредить Петра Петровича, Маслова, всех наших, — пронеслось в мыслях Ирины.
— О, здесь у вас совсем другое дело, — не унимался гость. — Вот почитайте. — Он склонился над столом: — Стоящий документик!
Перед Трубниковой он положил напечатанный листок — очередное сообщение Совинформбюро. По типографскому шрифту, неровным прыгающим строчкам узнала: делал Сема.
— Верный человек дал, — расплылся в улыбке Петр.
— Кто?
«Зачем спросила? — одернула себя. — Эх, зелень зеленая». Не за вопрос выругала, а за интонацию, стремительность, в которых умный сразу разгадал бы личную заинтересованность. Но Ивлев больше был занят собой, своей новой ролью конспиратора, которому доверена большой важности тайна. Изобразив на лице озабоченность, сделал вид, что мучительно думает над ответом.
— Не обижайся, я не вправе назвать фамилию, — наконец проговорил он. — У нас на этот счет очень строго… Я счастлив, что мне поверили. Ух, и развернусь же теперь!
«Кто же доверился? — гадала Ирина. — А может, это просто провокация?» Ни единым мускулом не выдала той борьбы, которая в ней происходила.
Вечером Ирина рассказала Косте о поведении Ивлева. Брат был уверен, что это провокация. Такой листовки в депо еще не было. Видимо, полиция поспешила вручить Ивлеву листовку, найденную на каком-нибудь заводе. Константин одобрил решение Ирины пойти к шефу паровозного депо.
Шеф встретил Ирину с каменным лицом. Через переводчика она сообщила: новый нарядчик приходил с подстрекательской листовкой, ведет подрывные разговоры. Немец выслушал безучастно, не спуская с нее тусклого, бесцветного взгляда. Уточнив фамилию подстрекателя, поблагодарил за помощь, надменным кивком дал понять, что аудиенция окончена.
После посещения шефа Ирине было не по себе. Что-то сдавило горло и не отпускало. Даже на воздухе не стало легче.
Погруженная в свои думы, она медленно шла домой. Из переулка навстречу вышла Клава. Ирина ее не заметила. Клава догнала Ирину и, как бы в пространство, проговорила:
— На концерте ты была не одна.
От неожиданности Ирина не успела ответить.
— С Ивлевым будь осторожнее, — продолжала Клава. — Он из полиции.
— Меня это ничуть не тревожит, — безразлично ответила Ирина. — Я немцам не опасна, людей лечу.
— Хорошо, что встретились. Мне надо с тобой посоветоваться, — продолжала Клава.
— Со мной? Вот не ожидала…
— Ты же любишь Сему. И я люблю… Мы должны спасти его. Если ты не в состоянии, я помогу. Его ищет гестапо.
— С твоей помощью. Это ты передала им фотографию!
Лунина отшатнулась, словно ее ударили по лицу, и сказала, не подумав:
— Я не хотела, получилось все нечаянно, — призналась она и тут же начала выкручиваться: — Энно насильно ее взял.
— Как ты, Клава, жить теперь будешь? — с грустью сказала Ирина. — Мне жаль тебя.
— Ненавижу! — крикнула Клава. — Всех вас ненавижу!
Прижимая платок к глазам, она скрылась в первом же переулке.
ПРОВЕРКА
Наступила весна, голодная, безрадостная. Метелин по-прежнему жил у Насти. Сысой Карпович ему верил, изредка знакомил с другими полицейскими, выдававшими себя то за агрономов, то за служащих городской управы.
После того как советские ночные бомбардировщики накрыли и уничтожили аэродромы, расположенные вокруг Приазовска, и разгромили эшелон с танками на железнодорожной станции, поиски подпольщиков усилились. Немцы были ошеломлены точной бомбежкой и старались найти тех, кто указывал цели самолетам.
Вскоре Метелин пережил неприятные минуты. В парнике к нему подошел бригадир с незнакомым человеком, в начищенных хромовых сапогах, дымчатом пальто, помятой шляпе.
— Встань, с тобой агроном поговорить хочет, — приказал бригадир.
Семен поднялся, стряхивая перегной с шершавых ладоней. Выпрямилась Настя, другие женщины.
— Фамилия? — спросил резким голосом «агроном».
— Бугров Иван.
— Документы при себе?
— Паспорт в кармане.
— Давай.
Семену стало не по себе. Выхватив из рук паспорт, «агроном» раскрыл его, еще раз глазами ощупал Метелина. Отошел в сторону, из нагрудного кармана достал беленький квадратик в четвертушку школьной тетради. «Мой портрет», — догадался Семен.
— А ну-ка повернись ко мне, Бугров.
Метелин переставил ноги. Он был спокоен, только ладони вспотели. «Агроном» вплотную подошел к Метелину:
— Старовер?
— Мы православные, — поспешила Настя.
— Помолчи. Бороду зачем отрастил?
— Во всем хуторе ни одной бритвы. Да и не свататься ведь мне. На ладан дышу.
Бригадир что-то зашептал на ухо «агроному». Тот отмахнулся, продолжая рассматривать паспорт. Семен ждал — вот-вот гаркнет: «Метелин! Ты-то, голубчик, мне и нужен». На всякий случай приметил в углу тяпки, лопаты. «Прыгну через грядку, схвачу лопату, огрею по башке. Успеет ли он выстрелить?.. Выскочу за дверь, накину щеколду. В парниках окна узкие, застрянет. Нырну в заросли. Пистолет под яблоней».
— Давай справку о болезни… Кровью харкаешь? — зачем-то спросил «агроном».
— Случается и кровью.
С отвращением бросив на корзину паспорт, «агроном» вымыл в ведре руки, круто повернулся к выходу. Бригадир засеменил сзади. У Метелина отлегло от сердца. Когда они вышли, Настя опустилась на колени перед грядками, закрыла лицо руками.
□
На душе у Метелина тревожно. Очередная проверка с фотографией, видимо, все-таки сказалась: Семен до сих пор не мог успокоиться. Ведь все обошлось, чего бы волноваться. Подпольная организация действует. Максим Максимович снова обосновался в городе, на новой квартире. Связь с ним надежная. Молодежные группы непосредственно в поле зрения Метелина. Время от времени они дают о себе знать оккупантам. Правда, первый напор активности несколько спал. Надежды на скорое освобождение не оправдались. Приходится действовать осмотрительнее. Ну что ж, надо продолжать борьбу еще упорнее, еще хитрее… Все это Метелин прекрасно понимал, но спокойствие не проходило. Ему казалось, что он недостаточно активно действует, хотелось выбраться из этого глухого хутора, хотелось вступить в открытый, яростный бой с фашистами.
Еще его очень беспокоила Ирина. Верно ли они решили, что оставили ее на легальном положении? Не лучше ли ей скрыться?.. Впрочем, пока ее не очень донимают. Но долго ли до беды. «Ах, Клавдия, Клавдия, сколько хлопот наделала твоя глупость!»
К дому подъехал Василий Трубников. Вошел, какой-то угрюмый, мрачный, подал Семену конверт.
«Сема! — писала Ирина. — Тебе надо обязательно встретиться с Ружей. Дело не терпит отлагательств. Днем ты работаешь, поэтому давай условимся на вечер. Лучше, если это произойдет в субботу в пять часов в хуторе Красный Лиман. Она будет тебя ждать в магазине. Согласен? Если да, то скажи об этом Василию… Ах, как я соскучилась по тебе!»
Прочитав записку, Семен спросил у Василия:
— Когда в город возвращаешься?
— Рано утром.
— Передай Ирине, что я согласен.
НЕОЖИДАННЫЙ ДРУГ
Семен Метелин настойчиво входил в роль Ивана Бугрова — чахоточного неудачника, апатичного, политически неразвитого, изнуренного болезнью парня из-под Полтавщины. Ходил сгорбившись, еле передвигая ноги, угрюмо глядел на встречных и рядом работающих. В беседах с ними, расхвалив благодетеля Сысоя Карповича, хвастался, сколько вчера или позавчера каждый из них влил в себя «дымки».
Он научился молчать. Прикажет что бригадир, кивнет в ответ головой и беспрекословно приступит к делу. Женщины порой пробовали с ним шутя заигрывать. Семен потупит глаза, теряется, что поощряло их к большему озорству. Так же вел себя и с полицаем, которому нравилось, как он выражался, «начинять чахоточного градусами». Только после известной «начинки» Бугров становился развязным, пел и танцевал, что было явно по нраву Сысою Карповичу.
Сейчас Семен свыкся с избранной им ролью — на улице, на людях без труда держался Бугровым. Только с Василием, Настей или наедине с собой он снова становился Метелиным — рассудительным, подтянутым, деятельным.
В субботу обычной походкой больного человека он проследовал мимо окон деревянных хат. За хутором на горбатом мостике остановился, вслушался в незамысловатую песню мутного ручья.
