Паровоз умчался вместе с Метелиным. Костя залег меж кучами шлака и стал дожидаться утра.
□
В это утро Руже не сиделось. Накормив Сергея Владимировича, она выбралась наружу. Прошлась по центральной улице, побыла с полчаса на базаре. Заглянула на берег.
Ружа присела, задумалась. Ей всегда казалось, что море знает то, что людям неведомо. Попроси хорошенько — и оно откроет смысл человеческого существования. С табором ночуя у моря, она нередко до самого рассвета терпеливо поджидала на берегу пророческого слова, сдерживая дыхание, чтобы не пропустить ни единого звука. Море молчало. Ей до слез было обидно, что оно без языка, поэтому заветное это слово останется навсегда невысказанным. Она долго бродила по берегу, потом по каменной лестнице стала подниматься в город. Здесь ее догнал Сашко: волосы взлохмачены, лицо бледное. Заикаясь, он сказал:
— Брата Костю схватили.
— Где? — встревожилась Ружа.
— У железнодорожной станции. Знакомые видели.
— А Метелин?
— Ничего о нем не слышно.
— Но вину Кости еще надо доказать, — успокоила она мальчика. — А вот для Метелина такой арест очень опасен…
— Ну, а что делать сейчас? Ирина себе места не находит. Все время плачет.
— Попытаемся выяснить, что им известно, в чем подозревают Костю. А потом что-нибудь придумаем…
□
Недели через три Василий приехал в Пятихатки вместе с Костей. Семен очень обрадовался этому:
— Ну, расскажи поподробнее, как же тебя выпустили?
— Привели меня на допрос, смотрю — там Клавка. Переводчицей. Сделал вид, что не узнал ее. Не скрывая, сказал, кто такой, где работаю. «Зачем у вокзала очутился?» — интересуются. «Сестру, говорю, провожал, врачом здесь работает». Меня и так и этак. Стою на своем. Вдруг Клавка заявила: «Это мой соученик по школе. Всю семью знаю, люди надежные, интеллигентные. А этот парень туповат, простой работяга, балласт безмозглый». Я в немецком не силен, но вот это из ее слов уразумел. Ну, и отпустили.
— Вот видишь, и Клавдия пригодилась, — улыбнулся Семен.
— Хватали кого попало, тщательно обыскивали, личность выясняли. Клавка в коридоре успела шепнуть: «Фашисты документы ищут. У них какой-то офицер пропал». Тут я понял, что и кого они ищут. Еще мне Клавка в лихорадке сказала: «Костя, милый, в память о нашей дружбе окажи услугу. Я люблю Сему, прямо извелась вся. Скажи, где он? Сама к нему пойду». — Он помолчал, потом добавил: — Вот что значит любовь…
— Это не любовь, а уязвленное самолюбие, — медленно проговорил Метелин. — Надо сказать Николаю, чтобы он был к ней повнимательнее, подобрее, что ли. Может, она еще и не потерянный для нас человек.
— Да, чуть не забыл… Маслов передал, что в порт на ремонт подводные лодки пригнали. Надо что-то предпринять.
— Подумаем, обсудим… Теперь об оружии: все, что в Конокрадской балке, — передайте партизанам. Как Ивлев?
— Себе на уме. После того как Ирина пожаловалась начальнику депо, он разыграл спектакль, встретил ее укорами: «Думаешь, наши не вернутся? Придут. Мы тогда поговорим с такими, как ты». В общем, другую тактику избрал.
В дом вошел Василий:
— Ну что, все решаете мировые проблемы? Не надоело ли вам?
— Что с тобой, Василий? О чем ты говоришь? — удивился Метелин.
— Я говорю о жизни. А ее-то и нет. Сколько можно сидеть и ждать, пока тебя схватят и раздавят, как козявку. Смотрите, какая у них силища. И откуда что берется? Бьют их, бьют, а им ни конца ни края. Сколько танков прет, сколько самолетов гудит! Ночью иногда хочется руки на себя наложить.
— И что ты предлагаешь?
— Или драться с оружием в руках, или бросить все — и к Насте под бок, выжидать! А ваши листовочки, что они дают? Только риск для вас же.
— Договорился! — воскликнул Костя. — Поздравляю. А я-то думал, ты взялся за ум. Или опять наклюкался?
— Не пил я. Но не слепой. Знаю, как изменилась обстановка.
— Ах, обстановка! — возмутился Костя. — Выходит, идейность твоя находится в прямой зависимости от успехов немцев на фронте?.. Таких, как ты, видел я в кино: пришли белые — мужик царским флагом их приветствует, ворвались наши — красный показывает. Его я понимаю — темный.
— Болтушка! — угрюмо сказал Василий. — Я против бессмысленных жертв. В крови и так по колено ходим… Вспомни Парижскую коммуну, разве не пример?.. Сгорела! Один пепел остался. А были баррикады и пылающие сердца. Ну и что? Бетонная стенка лишь осталась…
— Ты трус, Василий! — воскликнул Костя.
— Я — трус? А кто вчера мины к Шамаиному ерику перевез? Слышишь — мины! На улицах гестаповцы, на переезде полицаи, а я с минами. Каково?
— За мины тебе, Василий, большое спасибо, — вмешался Метелин. — Они скоро понадобятся. А ты, Костя, не ершись, Василия понять можно. Он просто устал, перенервничал, вот и сдали нервы. Не всякое слово в строку… Ему надо немного отдохнуть. И все придет в норму. Мы еще повоюем. И в подполье, и в открытом бою. Главное сейчас — не поддаваться растерянности, панике. Ведь если наш брат сомневается, что же тогда другие скажут? Вот и надо самим не падать духом и поддерживать других. Тут-то и нужны листовочки, Василий. Это ты видишь, как все делается, и тебе кажется она ерундовой бумажкой. А когда в городе появляются эти бумажки — у людей не угасает надежда, поднимается дух. И мы в любой момент можем опереться на них, и этот момент — не за горами. Он скоро придет. Будем же мужественно ждать его, готовить его, биться за то, чтобы он пришел как можно скорее.
— Сорвался я, ребята! Что-то невмоготу стало. — Василий опустил голову на руки.
В дом вошла Настя. Обрадовалась гостям, захлопотала с ужином.
САД
Северный Кавказ сорок второго года пылал в огне. Смрадный дым окутал города и станицы, села и нескошенные пшеничные поля.
Адольф Гитлер заявил:
«Если я не получу Майкопа и Грозного, то должен буду покончить с этой войной».
А Майкоп и Грозный — это нефть, это выход в Закавказье. Это позволит Гитлеру мертвой хваткой взять за горло Ближний и Средний Восток.
На Северный Кавказ наступало тринадцать пехотных, пять танковых, четыре моторизованные, три кавалерийские дивизии, более тысячи самолетов бороздили южное небо.
Противник превосходил наши войска в артиллерии и минометах почти в два раза, в танках — более чем в десять раз, в авиации — в восемь раз.
В оккупированных районах враг усилил репрессии против мирного населения.
Общее горе еще больше сблизило отца и сына Масловых. И теперь они частенько коротают ночи вдвоем.
Вот и сегодня отец, прикрыв ладонью глаза, кажется, задремал. «Пусть отвлечется от горьких дум, тяжелых тревог и волнений», — решил Юрий.
Старик, оказывается, совсем не спал, об этом было нетрудно догадаться по его словам:
— Опять немец вошел в силу — на Кавказ ринулся, к нефти! И что только будет?
В серых усталых его глазах застыла жгучая боль. «Неужто сломался?» — с горечью подумал Юрий. И попробовал утешить:
— Красная Армия выстоит!.. Должна выстоять!
Лукич зябко передернул плечами, застегнул верхнюю пуговицу сатиновой черной рубашки, хрипловато продолжал:
— К Волге устремился. — Вдруг встал, прошелся по комнате и сказал: — И все-таки я так смекаю: нам не впервой. Видали всяких — Колчака, Деникина, Врангеля… Белых и зеленых… Пес знает, сколько их перебывало. Страшно вспомнить, что мы в свое время пережили. Часом невмочь становилось. И тиф, и голод, а тут эсеры и смуты. Иногда врагов за своих принимали, а своих — за врагов.
— Накипи и нынче хоть отбавляй, — напомнил Юрий.
— Полицаи?.. Это отбросы, они не страшны. Те были кровные враги.
Помолчали.
— В порт док притащили, целый плавучий завод…
Отец взглянул на сына:
— Подводные лодки ремонтировать?
— Не иначе… Но мы еще посмотрим.
Лукич подошел к окну, открыл створку. Вместе с чистым воздухом, настоенным на аромате яблоневого цвета, в комнату ворвался шум, смех, разноголосая чужая речь. Из-за крыш домов солнце бросало лучи на мертвую голубятню, на застывшие макушки деревьев.
В мирное время Юрий выпрыгивал из окна наружу: не терпелось, бывало, глянуть, что произошло в саду за ночь — на каких деревьях наклюнулись почки, какие расцвели цветы. Как бы ни был занят, куда бы ни спешил, а выкраивал время заглянуть в сад — со школьной скамьи растил его. Каждое дерево, посаженное, взлелеянное его руками, стало как бы частью его самого.
Теперь Юрий даже от окна отвернулся: сад причинял одни страдания. Немецкие танки, автомашины, протаранив ограду, прямо с большака сворачивают под тень деревьев, располагаются на отдых, прячутся от наших самолетов. Видеть это нестерпимо.
Хохот, доносившийся из сада, заставил его выглянуть в окно. Предметом развлечения немцы избрали его мать. Она с ведром вышла к колонке за водой. Ее окружили. Тщедушный, костлявый фриц, подкравшись сзади, вздернул у старухи платье, другой выплеснул на спину ей ведро холодной воды.
