— Случилось что, Ча?
— Босс, я был так уверен в Прис, так уважал Майка. Я и тебе об этом говорил. Погано мне. Может быть, Рэд и прав?..
— Чарли, — строго прервал Джон, — никогда, слышишь, никогда не смей даже думать так. Да, я раздавлен. Оплеван. Но я сам в этом виноват. Не надо было жениться.
С тех пор Джон ни с кем больше не заговаривал о своей жизни. Молчали и ребята. Лиз всю неделю проводила с ним. Она прекрасно чувствовала, когда у отца есть время. Никогда не досаждала ему. Такое стремительное взросление пугало его. Но малышка так была весела в обществе отца, что оставалось надеяться — ребенок не стал обостренно чувствительным.
Тем не менее он не знал свою дочь до конца. В день развода, почти полтора года спустя после их с Прис расставания, Лиз за завтраком была тиха.
— Мой крольчонок плохо себя чувствует? — кладя ей на лоб руку, спросил отец. Дочка подняла свои серо-голубые серьезные глаза:
— Папа, как я буду жить, когда вы с мамой разведетесь?
Ох, как он испугался. Откуда она знает? Кто посмел сказать? На ходу придумывая отговорку, начал плести что-то успокаивающее. Лиз вдруг, сорвавшись с места, подбежала к отцу, прижалась к его коленям и зарыдала, сотрясаясь под охватившими ее отцовскими руками.
— Мой крольчонок, может быть, ты хочешь жить с мамой и приезжать ко мне на уик-энд?
— Я хочу с тобой и с мамой. Руки его разжались.
— Невозможно, Лиз. У мамы своя жизнь. Она заслужила ее. Я слишком долго бывал в отъездах и всегда занят. А маме было тоскливо ждать.
— Мне вот не тоскливо. Я тебя жду и, папочка, я так рада, когда ты возвращаешься.
— Лиз, ты не должна так говорить. Ты же любишь маму?
— Да, папочка. А ты?
— Ох, дочка, мы с мамой всегда будем друзьями, потому что у нас есть наш крольчонок.
В тот же день, обеспокоенный таким разговором, Джон позвонил Прис и предложил встретиться. Та без колебаний пригласила бывшего мужа к себе. Очевидно, предложение принимать не стоило: пресса караулила. Но было не до всех. Слишком напугала его дочурка. А пресса со смаком мурыжила имена Прис, Майка и его. Но прав оказался Полковник. Питомец стал одиноким и несчастным, и общественное мнение оказалось на его стороне. Он выиграл свою карьеру. Душа? Кого интересовала его душа? Да и положена ли душа Королю имиджа?
В общении с ним Прис была собранно-деловита, всячески стараясь показать, что у нее появилось дело всей жизни. Присутствие Майка не ощущалось. И, когда Прис пообещала уладить по-матерински все дела с дочуркой, он встал, откланиваясь.
— Может, выпьешь кофе? Или пепси?
— Нет, благодарю, — церемонно ответил он. Прямо глядя ему в глаза, Прис спросила:
— Как живешь?
— Нормально, как всегда.
— Ну да, по-прежнему музыкой.
— Музыкой и Лиз. До свидания.
Не мог же он сказать ей, как наваливались то черная бессонница, то какой-то обморочный сон. Расслабиться он тоже не мог. И стал снова принимать наркотики, прячась от Лиз и обманывая ее, как когда-то его мама. Все чаще он ощущал, что почва уходит из-под ног. Давление скакало. Внутри все разладилось. Но имидж обязывал. Выступления продолжались. Рыдающая нота прорывалась теперь в каждой песне. Словно пел смертельно раненный человек. Он сделался трагичен, но не мрачен. Если условия контракта ничего почти не позволяли ему в действительной жизни, то в песне он мог все.
А была ли она у него — действительная жизнь? Он был словно законсервирован. Ничего не знал. Не видел. Даже заграничные гастроли были не для него. Полковник не хотел, чтобы питомец осознал свою настоящую ценность. Он, размазня, и не бился вовсе. Только когда Полковник заболевал или уезжал отдыхать, что-то менялось в его творчестве. Прорывалось заветное, настоящее. Но Полковник такие периоды ненавидел и ругательски ругал перед фирмой самые лучшие и любимые вещи. И умел, проходимец, сделать так, что два ведущих музыкальных журнала после первых восторженных отзывов вскоре находили в этих же вещах «но». Публика проглатывала пилюлю. Спрос именно на эти пластинки падал. Они уценивались. Полков ник сокрушенно говорил:
— Видишь?.. Я говорил. Ты настоял на своем. Давай попробуем программу фирмы.
Джон смирялся. Нельзя было упрекнуть программу фирмы в дурном вкусе. Вещи отличные. Подборка составлена в высшей степени грамотно. Хотелось просто другого — того, что облегчало боль. Он не мог душить ее куревом или алкоголем. Оставались наркотики. Даже док Джордж считал, что транквилизаторы пациенту не противопоказаны. Действие их, правда, было несколько странным — появлялся зверский аппетит. Джон набрал лишних тридцать фунтов. Появились отеки. Перепуганный врач отменил таблетки и посадил его на жесточайшую диету. Вес-то он согнал быстро, но засбоило сердце. Вот тогда он и вспомнил про наследственность. Начал читать книги по медицине и узнал, что ему нельзя никаких транквилизаторов. Мало того, нельзя пользоваться и теми лекарствами, которые были постоянными спутниками его слабого горла и связок — результат чрезмерной нагрузки. Последствия предсказывались самые плачевные.
Ладно. Выяснили и это. Только мало, в сущности, осталось у него невыясненных вопросов.
Подумаешь, умник-всезнайка. Все знания-то — фу-ук! Просто выяснять нечего. Бездарно прошла жизнь. Песенки пел. Больше ничего не мог. Ой ли? Может быть, все-таки что-то и ему удалось? Положа руку на сердце, он все же не мог считать себя неудачником. Неудачник — это когда талант, заложенный в человеке, не реализо ван. Человек не может найти свое место. Появляется скепсис, брюзжание. Тяжелый характер был и у него. Возможно, от сверхреализации себя. Не прародитель современной музыки. Не Король. Артист. Ведь равнодушных не было. Не всем нравился. Не стал просто развлекателем. Возможно, именно поэтому и решили фэны отметить его сорокалетие. Он-то всегда забывал свои дни рождения. Никогда не отмечал. Не удобно как-то.
Но его родной город готовился к юбилею активно. Город еще не знал, что кумир во время своего последнего турне вдруг снова увидел перед глазами кровавые полосы. Звон в ушах становился все непереносимей. Сдержав нечеловеческим усилием воли эту круговерть, Джон нетвердо вышел за кулисы.
— Босс! Что с тобой?
— Ча, мне плохо… Воздуха!..
Прямо с концерта его отправили самолетом в госпиталь родного города. Там и встретил он свое сорокалетие. К себе он допустил только отца и дочь.
— Папочка, милый, мы с дедушкой тебя поздравляем. Ты скоро поправишься? Я так соскучилась. Хочу пойти с тобой в парк на аттракцион. И потом, там на улице столько народу, и все тебя ждут. Дедушка уж меня прятал. Но они и меня приветствовали.
— Крольчонок мой, спасибо вам с дедушкой. А мы с тобой нашу программу выполним обязательно.
— Всегда-всегда?
— Что, малышка?
— Всегда-всегда мы будем выполнять наши программы? Да, папуля?
— Я постараюсь, Лиззи…
Отец смотрел на сына грустными влажными глазами. В руках он держал огромный пакет. Лиз вдруг обернулась к деду:
— Дедушка, почему мы не взяли свои подарки?
— Лиз, мы же договорились. Папе будет приятно получить их дома.
— Да-а… А вот ты привез какой-то пакетище.
— Лиз, это же поздравления. Сын, я привез тебе кое-что из почты. Отобрал самые красивые конверты. Развлекайся.
— Спасибо, папа, — сказал Джон растроганно.
Расцеловавшись с дочкой, пожав руку отцу, он облегченно вздохнул — не хотелось, чтобы даже они видели его поверженным. А под окном, Джон твердо знал, безропотно ждали ребята, которых он запретил пускать к себе. Все по той же при чине.
Сам-то он понимал, что «ребята» уже давно не ребята. И нечего думать о таких пустяках. Но за этим стояло другое: Джон знал, что парни, давно поняв, что жизнь при Короле хоть и нелегка, зато обеспечена, потеряли вкус к откровенности. Перемена была заметна многим. Винить же можно только себя. Он был готов и к этому. Горько? Да. Джон не стал требовать объяснений. Не проронил ни слова. Просто собирал урожай от воспитания Полковника — «никаких друзей у Короля». В его речи все чаше стали проскальзывать повелительные нотки босса. Парни покорились мгновенно и безропотно.
Чувство вины надо было заглушить теперь, как и тогда. Вообще есть ли среди окружающих его лиц, перед кем он не был бы виноват? Мама и отец. Лиз и Прис. Ребята. Отчего это? Только не от самовлюбленности. В этом его нельзя обвинить. Как и в сверхсерьезном отношении к себе. Пресса, правда, иногда обзывала его Нарциссом. Но как только за двадцать с лишним лет не обзывала его пресса?! Время от времени газеты начинали обсуждать вопрос — почему Король ведет столь замкнутый образ жизни? Откуда им было знать (но что началось бы, если б узнали!), что жизни-то, по правде говоря, и не было. Музыка, Лиз и… и… пустота.
В попытке занять себя Джон стал разбирать письма из пакета. Отец действительно отобрал очень красивые конверты. Фирмы, фэны. Все ликующее тепло-национальное. Как реклама соков, повышающих гемоглобин. Снова от «стариков» — Скотти и Ди Джи, Карла и Мэка. Письма Джерри среди кипы не было. Так. Чье вот это великолепие? Ох, батюшки, старый знакомый! Мистер Пьезолини. Что там? О, угроза. Столько лет спустя.
