— Вы всегда обедаете с ней порознь? — спросил его Хейнц.
— С кем? — растерялся Скинто.
— С Жюстин. Вашу девушку ведь зовут Жюстин, верно?
— Верно, — Скинто нахмурился, пытаясь вспомнить, о чём спросил его Хейнц прежде.
— Обычно они обедают вместе, — ответил за него Лари Эншо.
— Почему сейчас вы не с ней? — спросил Хейнц Скинто.
«Да, точно, чёрт возьми. Почему?» — подумала Жюстин.
— Что значит, почему? — спросил Скинто, даже не пытаясь скрыть, что относится к этому разговору так, словно в вопросе скрыт какой-то подвох, который он не может понять, но чувствует.
— Только не говорите, что бросили свою девушку лишь потому, что на фабрику приехал писатель, — сказал ему Хейнц.
— Я не бросал.
— Но сидите за столом, за которым сижу я.
— Все сидят за этим столом.
— Не все. Ваша девушка…
— Думаю, она сейчас одна из-за того, что случилось утром.
— А что случилось утром?
— Её разговор с вами… с нами…
— И что не так в том разговоре?
— Ну, как же… — Скинто растерянно уставился на Лари Эншо, ища поддержки, но Эншо молчал. — Она ведь… Она… она разбила репликатор, — сказал Скинто первое, что пришло на ум.
— До этого никто не разбивал репликаторов?
— Разбивали, — Скинто покосился на управляющего. — В смысле, всякое бывает.
— И в наказание вы заставляете этого человека обедать одного? — Хейнц не то издевался, не то злился — понять было невозможно.
— Нет, конечно, — натянуто рассмеялся Скинто, но никто не поддержал его, словно теперь он сам был в одном шаге от того, чтобы стать ренегатом, как прежде стала Жюстин.
— Значит, всё дело во мне? — спросил Хейнц.
— Наверно, — сказал Скинто, решив, что такой ответ будет лучше, чем ещё одна глупая фраза. В конце концов, здесь все плясали под дудку этого писателя. Почему он должен отличаться?
— Печально, что ради меня вы бросили свою девушку, — сказал ему Хейнц.
— О, она переживёт, — спешно заверил его Скинто. — Мы так много времени проводим вместе, что… — Скинто глуповато улыбнулся. — Думаю, будет полезно немного побыть порознь, пообщаться с другими. Тем более что сегодня здесь вы… — Скинто замолчал. Тяжёлая пауза, которая повисла в воздухе, заставила его нервничать. Казалось, что мир вокруг замер, ожидая, какое решение примет Хейнц. Одно его слово и, Скинто знал, любой на этой фабрике превратится в ренегата. И сейчас ренегатом мог оказаться он сам — Скинто.
— Думаю, вы правы, — неожиданно сказал Хейнц, разряжая обстановку, взял поднос с обедом, поднялся из-за стола. — Нет, нет. Останьтесь все здесь, — остановил он кружившую вокруг него роем мух толпу. — Скинто прав. Каждому нужно общение.
Жюстин видела, как Хейнц идёт к её столу. Он поставил поднос и сел, не спрашивая разрешения. Жюстин притворилась, что только сейчас заметила его, подняла глаза.
— Поговорим? — предложил Хейнц.
— О чём? — спросила Жюстин.
— Не знаю… — Хейнц беззаботно пожал плечами. — У вас есть интересы?
— Я делаю репликаторы.
— Вы делаете их двадцать четыре часа в сутки?
— Нет, конечно, — Жюстин покосилась на толпу коллег, жадно следящих за ней и писателем беспокойными взглядами.
— Вас должно что-то интересовать, — пытался разговорить её Хейнц.
— Меня не интересуют книги, если вы об этом.
— Меня, если честно, тоже.
— Но вы же писатель, — растерялась Жюстин, заглядывая Хейнцу в глаза, пытаясь понять, шутит он или нет.
— Считайте, что книги для меня почти то же, что для вас репликаторы, — сказал ей Хейнц.
— Никогда бы не подумала… — протянула Жюстин, попыталась подобрать подходящие слова, но не смогла — коллеги по работе пялились на неё, следили, ждали, словно она вдруг стала диковинным уродцем в каком-то дурацком шоу. Весь день превратился в какое-то дурацкое шоу.
— Как будто вдруг оказался в морге, — сказал Хейнц.
— Что? — растерялась Жюстин.
— Ты просыпаешься, выходишь на улицу. День солнечный. С неба падает редкий снег. Жизнь искрится, радует глаз. А потом… — он выдержал короткую паузу и неожиданно щёлкнул пальцами. — Бах — и ты стоишь в центре морга, и люди вокруг натянуто молчат. Весь мир молчит. И ничего нет кроме гнилостной тишины и напряжения, — Хейнц улыбнулся, увидев растерянность на лице Жюстин. — Это классика. Сол Камеда. Писатель времён, когда миром правили врачи. Тогда многие сравнения брались из медицины.
Жюстин услышала, как оживились её коллеги, особенно те, которые читали или слышали о писателе по имени Сол Камеда.
— Не понимаю, при чём тут писатель-классик, — сказала Жюстин Хейнцу.
— Вы тоже напряжены.
— Вы ошибаетесь. — И снова коллеги зашептались, загудели, осуждая её поведение. — Может, заткнётесь, а? — не выдержала Жюстин. Голос её разнёсся по столовой подобно щелчку кнута. Затем всё стихло, даже мурашки побежали по спине. — Простите, — сказала Жюстин, боясь смотреть Хейнцу в глаза.
— Ничего страшного. Мне нравятся эмоции. Любые эмоции. В них есть жизнь, — он неожиданно взял Жюстин за руку. — Сегодня, на крыше… Вы можете объяснить, почему, когда вся фабрика высыпала во двор, чтобы встретить меня, вы предпочли сбежать?
— Я уже объяснила.
— Да… Я помню… Вы не любите суету.
— Этого мало? — Жюстин смотрела на руки Хейнца, которыми он держал её руку.
— Если я попрошу вас отвести меня на крышу, вы согласитесь?
— Зачем?
— Хочу понять, почему сбежали именно туда.
— Зачем?
— Я пишу книгу. Забыли? Думаете, людям будет интересно читать о репликаторах? Нет. Они хотят читать о тех, кто собирает эти репликаторы. — Хейнц перевернул руку Жюстин ладонью вверх. — У вас много шрамов.
— Марк всегда говорит, что я неуклюжая, — улыбнулась Жюстин.
— А вы неуклюжая?
— Нет. Просто разбирать репликаторы не так просто, как кажется.
— Понимаю. Когда-то я тоже пробовал разобрать репликатор.
— Так это не первая фабрика, на которую вы приезжаете?
— Первая. Я разбирал репликатор, который стоит у меня дома.
— Мне казалось, что это запрещено.
— Мне было просто интересно.
— Как сейчас интересно подняться на крышу?
— Не только подняться. Подняться с вами.
— Звучит так, как если бы вы интересовались мной, как женщиной.
— Это проблема?
— Не знаю, — Жюстин заставила себя не оборачиваться, не смотреть на Марка Скинто. — Наверное, нет, — сказала она. Сказала, зная, что Скинто слышит её. Сказала, чтобы досадить ему, отомстить за то, что он бросил её, отвернулся. — Хотите подняться на крышу сейчас, или вам нужно время, чтобы подготовиться? — спросила Жюстин Хейнца.
— Подготовиться к чему?
— Ну, не знаю… — Жюстин улыбнулась мелькнувшей в голове не то пошлой, не то по-детски наивной мысли — она так и не поняла — и поднялась из-за стола.
В какой-то момент, покидая столовую, Жюстин показалось, что сейчас за ними увяжутся все коллеги, но Хейнц попросил их остаться. Наедине с ним Жюстин снова почувствовала себя неуютно. Даже неуютнее, чем когда была ренегатом среди коллег.
— Думаете, Марк будет ревновать? — спросил её Хейнц.
— Нет, — соврала Жюстин.
— Если будет, то можете сказать ему, что меня не интересуют женщины.
— Вас не интересуют женщины?
— Я говорю сейчас о Марке.
— Марк переживёт.
Они вышли на крышу. Небо было безоблачным, синим. Морозный воздух — чистым, свежим.
— Вот морг и остался позади, — неуклюже пошутила Жюстин.
— А говорили, не разбираетесь в классиках.
— В каких классиках?
— Сол Камеда.
— Ах, это… — Жюстин подошла к краю крыши, позвала Хейнца.
— Что там?
— Отсюда сегодня я увидела вас.
— И что?
— Не знаю… — она смутилась. — Мне казалось… казалось, вы хотите увидеть это место… Для вашей книги… Помните?
— Для моей книги нужны люди, а не места. Место лишь декорация. Я не художник-пейзажист.
И снова повисла неловкая пауза. Пауза, которая заставляла Жюстин чувствовать себя голой. Вот она стоит под этим синим зимним небом в чём мать родила, а Хейнц разглядывает её, изучает, словно она экспонат.
— Я вас смущаю? — спросил её Хейнц.
— Почему вы должны смущать меня? — она спешно тряхнула головой, поёжилась. — Здесь просто холодно.
— Хотите надеть мою куртку?
— Зачем? Мы ведь не собираемся стоять здесь долго. Верно?
— Я не знаю.
— Но…
— Расскажите мне о себе.
— Зачем?
— Просто интерес.
— Что может быть интересного в жизни инженера?
— Вы скажите.
— Я не знаю.
— Вам не нравится ваша жизнь?
— Нравится.
— Ну, вот видите. Уже что-то, — Хейнц улыбнулся, подошёл ближе. Жюстин попятилась, упёрлась спиной в перила. — О чём вы сейчас подумали?
