"Раз, два, три... пять... восемь... - начал считать про себя Тимка. Хорошо, что еще светло. Вечером было бы хуже. И не так уж сейчас страшно... Десять, одиннадцать... Зачем это я считаю? Лучше думать о другом. Стоит, например, могила на месте или нет. Или лучше еще о другом!.. А Махотин все равно..."
Теперь уже никуда не денешься. Кладбище - вот оно.
Тимка остановился и стал смотреть, как лучше подойти к могилам. Раньше здесь где-то была тропка, но сейчас ее вовсе не видно.
Он попытался встать на цыпочки, чтобы прямо с дороги разглядеть, стоит ли на месте папкин памятник - столбик со звездочкой? Но в валенках на цыпочки не встанешь. Да если и встать, не увидишь. Папкина могила ближе к другой стороне.
"Может, пройти чуть дальше и посмотреть между деревьями?" - подумал Тимка.
Пошел. Остановился через несколько шагов. Нет! Между деревьями не видно. Он поежился и вернулся назад к тому месту, где раньше была тропка. Хоть и не заметна она под снегом, но найти ее нетрудно.
Тимка шагнул с дороги в снег и попал на тропку. Так и есть - она. Он стал пробираться вперед, оставляя за собой глубокие следы.
"Была не была, - думал он. - Самое главное - не возвращаться! И по сторонам не смотреть. А почему не смотреть?"
Он нарочно огляделся по сторонам. Ничего страшного. Вот уже слева первые две могилы. Это - старые. На одной крест совсем покосился, на другой от креста осталась только палка: поперечной перекладины не было.
Еще несколько шагов между могилами. Здесь уже совсем глубоко.
Одна нога у Тимки провалилась, пришлось схватиться свободной рукой за ограду.
Ничего! Вот только портфель мешает. Левая рука занята. А может быть, с портфелем и лучше. Для равновесия.
Вдруг Тимка почему-то стал подниматься вверх. Неужели на могилу попал? Ну конечно, так и есть. Под снегом ничего не увидишь.
Заспешил, чтобы сойти с могилы, шагнул в сторону и провалился чуть не по пояс, раскинув по снегу руки. Портфель отлетел в сторону.
"Это ничего! - решил Тимка. - А вот валенок?"
Он потянул левую ногу - она выскакивала из валенка. Так и оставишь его под снегом. Надо осторожнее.
Наконец он вытянул ногу вместе с валенком. В валенке - снег, но этот не беда. За левой вытащил правую. Прополз два шага на коленях - достал портфель.
Почему-то сейчас ему уже вовсе не было страшно. Только бы добраться до папкиной могилы!
Тимка опять огляделся. Где ж она? Да вон рядом совсем. И памятник виден. Значит, на месте стоит. Тимка облегченно вздохнул.
Все же надо подойти поближе.
Тимка подошел. Могилу совсем замело. Снег глубокий - половина столба под ним. И дощечка. И на звездочке лежит снежок. Ветер его, что ли, прилепил к звездочке.
Могилу сейчас не отгребешь. Поэтому Тимка только стряхнул снег со звездочки и откопал дощечку. Надпись на ней полиняла, но Тимка все же разобрал: "Сизов..."
Сизов - это и Тимкина фамилия. А у матери по первому папке Февралева.
"Вот если бы теперь могилу первого папки найти! - подумал Тимка. Тогда бы утер я нос этому Махотину. Да только как ее найдешь! До Чехословакии далеко, и там, где искать, - неизвестно. Но все равно он не шпион! Не может этого быть".
Тимке стало почему-то холодно. Уж не потому ли, что он испугался? Нет! Это просто от снега. И в валенках снег, и в рукавицах, и шуба вся в снегу.
Он стал пробираться назад и вдруг почувствовал, что ему хочется как можно скорей выбраться на дорогу. Ноги словно сами несли его по сугробам. В одном месте он опять свалился, но удачно - не глубоко. Быстро встал и под горку на дорогу.
И все-таки он, наверное, боялся. Иначе чего же так торопился, бежал подальше от этого кладбища? А может, просто чтоб не простудиться? Чтоб быстрей оказаться дома, снять мокрые валенки, мокрую шубу? Может быть...
А то, что сходил на кладбище, - это хорошо. Это даже здорово. И главное, своими глазами увидел могилу, успокоился, что ничего с ней не случилось. А раз и могила и памятник на месте - не мог его папка письмо из-за границы прислать.
Дома Тимка сам затопил печку и положил на нее одежду. Мать не очень любит, когда Тимка сам топит печь. Но несколько раз она ему разрешала. Когда на собрании задерживалась или в районе до вечера была. Ну, а сегодня она и подавно не будет ругаться. Тимке нужно согреться и одежду высушить.
Скоро в комнате стало тепло. Приятно запахло дымком, жареным луком и гречневой кашей. Котелок с кашей мать оставила с утра, и теперь Тимка только поджарил ее на сковородке вместе с луком. Лука он не пожалел. Три луковицы накрошил. Это самое вкусное: гречка с луком.
Он уже согрелся и ел не торопясь, смакуя каждую ложку. Потом, чтобы не возиться с заваркой, выпил кружку кипятку с сахаром и сел за уроки.
Но уроки не шли в голову.
"Раз второй папка на месте лежит, как же это? - думал Тимка. - Не он, а первый, наверно..."
И тут Тимка вспомнил, как мать доставала письмо, а потом еще разные бумаги. Она говорила: "Похоронная".
"А куда же письмо это делось? Может, она с похоронной вместе положила?"
Тимка бросился к сундуку. С трудом снял с него чемоданы - один за другим. Тяжеленные! Потом открыл сундук. Перебрал вещи и наконец нашел знакомые бумаги.
"Погиб смертью храбрых..." - прочел в одной из них. Решил: "Это не то".
Потом нашел письмо.
"В боях за город Прагу - столицу Чехословакии... Похоронили мы его..." "И это не то".
Еще покопался в сундуке. Того письма, что мать достала из кармана шубы, не было.
Может, мамка с собой взяла?
Вдруг Тимка вспомнил:
"А под скатертью на столе? Что-то она положила..."
Он вернулся к столу и поднял угол скатерти.
"Письмо! И конверт не такой, как всегда. Марки - заграничные. Неужто оно?"
Адрес на конверте написан по-русски и еще как-то: Тимка не понял. Разобрал только: "Франкфурт-на-Майне". И чуть ниже - "Февралев И. К.".
Тимка вынул из конверта лист бумаги и стал читать:
Здравствуй, дорогая бывшая жена Мария!
Представляю, как удивишься ты, получив это мое письмо. Ты
считаешь меня погибшим и, наверное, даже получила в свое время
официальное уведомление о моей смерти. Но чего только не случается
на войне! Меня уже и в покойники записали, и в могилу определили, да
поторопились - очнулся я от бессознания и попал к хорошим людям. А
наши-то, свои, бросили меня, считая скончавшимся. Так я чудом
остался живым и вот теперь, через много лет, решил написать тебе.
От людей, бывавших в России, я узнал, что ты жива и находишься
в прежнем месте, в нашей деревне, и будто бы даже стала партийной.
Сначала я не поверил этому. Ведь ты - простая деревенская женщина и
никогда не рвалась к политике...
Дальше Тимка ничего не понял. Читал-читал, а смысла слов понять не мог.
С трудом разобрал только конец:
...Остаюсь к тебе с большим приветом твой бывший муж Февралев
Иван Константинович.
Передавай от меня поклон всем нашим деревенским мужикам и бабам
и прочти им мое письмо.
Не удивляйся, что это письмо написано незнакомым тебе почерком.
На войне я повредил себе правую руку и теперь всегда пишу левой.
...Тимка проснулся, услышав сквозь дрему голос матери и еще чей-то очень знакомый, по-домашнему приятный - и какие-то шаги.
"Когда же я уснул? Почему лежу на кровати, когда стоял возле стола и читал письмо? - пытался сообразить он. - И с кем же это мамка говорит? Значит, она уже вернулась?"
Ему не хотелось просыпаться. Но и любопытство не давало покоя.
Тимка приоткрыл один глаз. У стола сидела мать, а по комнате ходил Архимед - Николай Иванович. Ну конечно, это его голос слышал Тимка.
- Я и сама сегодня это поняла, - говорила Мария Матвеевна. - Кого ни встретишь, все знают. Одни спросят, другие промолчат, а чувствую знают...
- Это все обычное любопытство, - подтвердил Николай Иванович, вышагивая по комнате. - Наверняка многие из самых добрых побуждений говорят, сочувствуют вам, а может, и жалеют. А есть, конечно, и такие, что с радостью понесут это просто как сплетню...
Тимка теперь уже внимательно прислушивался к разговору, хотя и не совсем понимал, о чем идет речь.
- Да, а мне-то каково? Жалеют ли, любопытствуют! - сказала мать. - Не легче! Сами понимаете, что в душе творится. И за что? Ведь ничего у меня нет, кроме ребят, все в прошлом. А эти два дня, как в тумане каком... Но откуда Тимок-то узнал? И письмо достал? Ведь спрятала...
- А от сынишки зря вы скрывали. Не сердитесь, но правильно он сделал, что прочел письмо. В деревне говорят. Ребята допекают... А письмо? Надо отвезти его в райком, - посоветовал Николай Иванович, - пускай там разберутся. Но я убежден, что все прояснится.
- Да я и сама так думаю, - тяжело вздохнула мать. - Ведь вот они и бумаги все, вы видели, и не такой он человек был...
Тимка уже понял, о чем разговор. А про райком Николай Иванович говорит для того, чтобы мамка там посоветовалась...
И, хотя Тимка вовсе не хотел этого, как-то само собой получилось, что он вдруг сказал:
