— За несколько миллионов долларов, конечно.
Он хохочет.
Я продвинулся на одну клетку вперед.
* * *
Звонок Пьера удивляет меня. И сбивает с толку.
— Папа… Когда ты возвращаешься? Сначала я решаю, что это обычный вопрос мальчишки, соскучившегося по отцу, который слишком задержался в командировке. Так часто бывало в прошлом.
— Не знаю, Пьер. У меня еще много работы и…
— Мне плевать на твою работу! Ты должен приехать!
Я ясно слышу слезы в его голосе.
— В чем дело? Случилось что-то серьезное? Он отвечает не сразу:
— Да, мой брат умер, моя мать все время плачет, а отца никогда нет дома! — кричит он, пытаясь утопить горе в потоке ярости.
У меня разрывается сердце, я шепчу «мальчик мой любимый». Меня охватывает желание немедленно сесть в самолет, вернуться домой и обнять сына.
— Я знаю, как тебе тяжело, родной.
Он всхлипывает.
Что еще я могу сказать сыну? Скоро он все поймет. Поймет ли? Да, поймет. Я должен в это верить. Просто обязан.
— Мне нужно кое-что закончить. Я не могу сейчас все бросить.
— Есть что-то важнее нас с мамой? Придется стерпеть этот оскорбительный упрек.
— Нет. Но вас это тоже касается. Большего я сказать не могу. Прошу тебя, не мучь меня вопросами.
Он не отвечает.
Я знаю, какое мужество проявил мой сдержанный в проявлении чувств сын, позвонив мне. Как он, должно быть, мучился перед тем, как набрать номер! Стоял перед телефоном, подбирая слова, чтобы объяснить не только свое отчаяние, но и горе Бетти! Мой маленький застенчивый и храбрый ребенок…
В порыве нежности и благодарности я решаю раскрыться перед ним чуть больше:
— Можем мы поговорить по-мужски, Пьер? Я скажу тебе то, что должно остаться между нами. Сейчас ты можешь этого не понять, но очень скоро все станет ясно и ты получишь ответ на свои вопросы.
— Ты задаешь странный вопрос, — шмыгая носом, бурчит он в трубку.
— Понимаю. Но ты должен пообещать, что внимательно меня выслушаешь, все запомнишь… и ни с кем не будешь об этом говорить.
— Мммм…
— Нет, я хочу, чтобы ты ясно и четко ответил, что даешь мне слово мужчины. Скажи: «Клянусь тебе, папа».
— Но…
— Говори, Пьер.
Он неохотно, на одном дыхании, произносит слова клятвы.
— Я уехал, чтобы вернуть смысл нашей жизни. Вы думаете, я уехал из-за денег или для того, чтобы все забыть. Это не так. Я здесь, чтобы никогда не забывать.
Он пытается разгадать мое послание.
— Я ничего не понимаю, папа.
— Да, сегодня мои слова ничего для тебя не значат. Но скоро все изменится. Обещаю тебе. И ты поймешь, как сильно я вас люблю.
Вероятно, ему кажется, что я его обманываю, но очень может быть, что он поверил. Как узнать? Нужно прекращать разговор. Его горе вот-вот разрушит мою броню.
— Ты теперь глава семьи. Заботься о маме, милый.
— Ты не вернешься?
Я слышу отчаяние в его голосе. Безмолвный крик: «Нет, я не вынесу этого снова!» Сердце колотится у меня в горле.
— Помогай маме. И запомни: то, что я собираюсь сделать, будет ради тебя, ради мамы, ради меня самого… и ради Жерома.
Он рыдает:
— Папа, я ничего не понимаю. Не знаю, о чем ты говоришь. Я вообще больше ничего не понимаю с тех пор, как Жером… ушел.
— Не плачь, малыш. Не плачь! Ты поймешь — потом, как я обещал. Никому ничего не говори. Никому, слышишь?
— Да что говорить, если я ничего не понял! — Пьер перешел на крик: — Я просто хочу, чтобы ты вернулся! Хочу, чтобы мама перестала плакать! Чтобы у нас была семья, как у всех. Как раньше!
Слеза сбегает в уголок рта, я плачу.
— Это невозможно, сынок. Назад пути нет.
Я тут же пожалел о своих словах: нельзя отнимать у мальчика надежду на нормальную жизнь.
— Зачем ты так говоришь? Все возможно, нужно только постараться. Возвращайся.
— Ты помнишь, что поклялся ничего никому не рассказывать, Пьер? Прости, что делаю тебе больно, умоляю, прости меня. Не сегодня, не завтра — когда поймешь наконец мои слова. Так ты даешь слово мужчины?
— КАКОЙ Я МУЖЧИНА!
Я вешаю трубку. Нельзя длить этот разговор. Он в конце концов пробил бы брешь в моей решимости. Представляю, как Пьер стоит с телефоном в руке, в отчаянии из-за жестокости отца. Оскорбленный тем, что я бросил его, сожалеющий о звонке. Он затаит на меня обиду. Даже возненавидит.
— Негодяи! Грязные ублюдки!
Я выкрикиваю ругательства в потолок, давая выход боли, чтобы она не жгла меня изнутри и не сводила с ума. Я ору, но силы, решимость остаются при мне.
Ушла только жалкая толика страдания.
* * *
Сегодня мне показалось, что за мной следят. Я вышел из гостиницы в шесть утра, чтобы протрезветь и разогнать черные мысли, почувствовал за спиной чье-то присутствие и метров через десять резко обернулся. Мне показалось, что какая-то тень метнулась под козырек дома. Я кинулся туда, но никого не обнаружил.
Ощущение, что за мной ходят, осталось на целый день. Может, я слишком много пью? Хорошо, если так. Одна только мысль о том, что люди шейха вычислили меня, приводит в ужас. Я — охотник! Он — мишень! И я не приму иного расклада. Если меня раскрыли, я пойду ва-банк. Значение будет иметь только результат. Насколько вероятно, что меня раскрыли? Может, они заметили, что я наблюдаю за ними из окна? Нет, я был крайне осторожен. Или… Или я проявил небрежность, когда был пьян?
Такая вероятность пугает меня, но я должен принять ее в расчет. Сколько раз я не помнил наутро, что было накануне вечером? Мог я так надраться, что дал выход ненависти и выдал себя? Воображение рисует ужасные сцены: я открываю окно и выкрикиваю грязные ругательства, исходя гадливым презрением. Было это наяву или я все придумал? Не знаю. Сцена так правдоподобна, что становится реальной, как те кошмары, в которых я вижу, как Жерома разрывает в клочья и он зовет меня.
Я так растерян, что с трудом отличаю реальный мир от воображаемого. Боль и ненависть плетут липкую паутину между двумя состояниями, то и дело устраивая короткое замыкание в мозгу и грозясь разрушить тонкие перегородки, отделяющие правду от вымысла. В такие вечера мой мозг превращается в массу нейронов, сочащуюся липкой жижей, в которой тонут противоречия.
Попытка осознать положение дел принесла ощутимую пользу: страх, что я невольно выдал свои планы, придает сил и заряжает энергией.
Жан
Жану показалось, что он куда-то уплывает, словно внутрь его проник благодатный ветерок и ласкает душу. Так вот она какая, смерть…
Мгновение спустя легкие обожгло огнем, и Жан зашелся жестоким кашлем. Он перевернулся, открыл глаза, рот, дыхание восстановилось, и кашель утих.
Трое похитителей с волнением наблюдали, как пленник приходит в себя. На их лицах читалось явное облегчение.
Он почувствовал, что его развязали и несут. Звуки доносились откуда-то издалека. Вскоре они остановились и положили его на землю.
Мышцы пленника расслабились, и он погрузился в долгожданное забытье, то ли потерял сознание, то ли заснул.
* * *
— Мы получили сотни звонков! Нет, тысячи!
Вошедшая в кабинет Клара прервала планерку.
— Какого рода? — спросил Шарль.
— Сумасшедших хватает. Бездомного видела вся Франция.
— Нормально, — буркнул Шарль. — Кто, как не бродяга, похож на другого бродягу?
— Черт! Я надеялся, что найдется свидетель и мы сможем опознать его до начала следующего выпуска! — взорвался Эрик. — Вчера наш рейтинг составил тридцать процентов. Мы почти «сделали» «Франс-2». Если не дадим новой информации, рискуем все потерять!
— Мне не нравится такая постановка вопроса, — возразил Шарль. — Соревнование роли не играет. Мы преуспеем, если чисто сделаем свою работу. Мы информационщики, а не актеры.
— Вот именно, — проворчал Сюма. — Мы должны держать руку на пульсе. Быть первыми.
— Будем. В любом случае, если похитители продолжат держать связь только с тобой, мы можем надеяться на сенсацию. У тебя, кстати, есть предположения, почему они выбрали именно тебя?
— Понятия не имею. И это меня интригует.
— Думаю, они сделали ставку на аутсайдера, — предположила Изабель. — Считали, что мы быстрее отреагируем.
— Тогда они отослали бы дискету и послание на канал, а не персонально Эрику.
— Эрик — лицо информации на канале. Личного интереса у него нет. Да и прошлое против него, — высказалась главный редактор.
— То есть? — агрессивным тоном спросил Сюма, задетый ее замечанием.
— Не сердись, но несколько лет назад ты освещал дело о захвате заложников и открыто высказывался против исламистов.
— Ты ничего не поняла! Я излагал информацию объективно. Зачем ворошить старые дела?
— Не заводись, Эрик! — возмутилась Изабель. — Ты прекрасно знаешь, что я права! Это стоило тебе работы!
