Но, как я уже отметил выше, прибыл я в Штаты не тренироваться на хитрых машинах, но работать, вкалывать, как и все прочие здешние профы, то есть стать на какое-то время самой обыкновенной рабочей американской лошадью.
Чем еще отличается ихнее обучение от нашего? Прежде всего сознательностью студентов. Среди колгейтских наставников принято ругать своих питомцев. За слабую эрудицию, за разгильдяйство, лень — словом, за все, за что принято ругать студентов. Я пытался спорить с коллегами, но убедить их было невозможно. Так и расстались мы; я — со своим (высоким) мнением о студентах, они со своим, весьма скептическим.
Как-то раз я был приглашен на обед в одно из студенческих братств. Как пояснили сведущие люди, братство (fraternity) — это студенческое объединение «по интересам». Формально — это тайное общество со своим уставом, со своим порядком. Причем порядком, на первый взгляд достаточно своеобразным. Обед, на котором все были в черных костюмах и при галстуке (!), начался с молитвы. Впрочем, чопорное начало не помешало последующей веселой беседе. Потом я попросил студента из моей группы Джона Мэффи показать мне резиденцию братства, представляющую собой гибрид средней руки дворца и общежития. От дворца — две залы с камином, мягкие огромные кресла, бильярдная... От общежития — узкая лестница на второй этаж, какие-то трубы под потолком и, наконец, комната самого Мэффи, потолок которой даровитый студент обратил в звездное небо, оклеив его темно-синей бумагой с фосфоресцирующими серебряными звездами. В темноте очень впечатляюще... В октябре Джон сделал отличный доклад об индийских сикхах.
Ко времени визита в братство мне удалось усовершенствовать свой английский. Что было чрезвычайно приятно. Незадолго до конца семестра Кис Шеффер, немного подросткового вида парень, но уже зрелый мыслитель — я говорю это без оттенка иронии,— признался:
— Вначале странно было, профессор. Говорите вы по-английски, и слова вроде знакомые, а все вместе не понятно.
Не в первый раз слышал я такую оценку моих лингвистических способностей. Много лет тому назад возвращался я на родину из Алжира, где проработал два года переводчиком и, как мне казалось, в совершенстве овладел местным — более чем сложным диалектом. И вот утром, сидя в приморском кафе, вздумалось заказать мне булочку с кофе, о чем я немедленно уведомил официанта. Гарсон, с напряженным удивлением склонив голову, произнес:
— Мсье не мог бы повторить свою просьбу по-французски? У мсье такой египетский акцент, что мсье совершенно нельзя понять.
В самом деле мсье до того провел в Египте несколько месяцев, но ведь не лет же, черт возьми!
Бедные, бедные мои колгейтские студенты...
Ребята изо всех сил пытались понять, что я им говорил, тем более что, помимо языка, приходилось вникать еще и в содержание того, что говорилось. Достались мне две группы старшекурсников. Кроме основных тем лекций и семинаров, я по мере сил попытался рассказать о национальном вопросе внутри СССР. Тогда еще был СССР...
Свобода, внешняя раскованность — доминирующие черты характера граждан США. Иногда это слишком непривычно. Ноги на столе — явление далеко не повсеместное, но если кто-то сочтет возможным поступить именно так, то, как говорится, общественность его не осудит. Сказать, что американский студент одет небрежно, это ничего не сказать. Драные, именно драные, а не рваные штаны естественным образом монтируются со стоптанными кроссовками, ботинками на босу ногу, всевозможными майками и свитерами, одетыми зачастую столь замысловато, что их обладатель похож на растерзанный капустный кочан. Не блещет изысканностью в одежде и слабый пол.
И при всем при том, разгуливая по университету в одеянии, один вид которого вызвал бы поголовный нервный срыв на военной кафедре МГУ, местная публика весьма дисциплинированна. Хорошо посещает занятия, склонна выжать максимум из преподавателя, а при возможности стремится и себя показать. Дисциплина ума сочетается с полной внешней раскованностью. Отсутствие внешней отутюженности необходимо, видимо, для раскрепощения интеллекта.
При всей этой живописной небрежности ребята не выглядят неряхами. Нет в них этакой разболтанности. Быть может, это от того, что практически все они занимаются спортом — играют в американский футбол, регби, теннис, бейсбол, плавают и обязательно бегают. Бегущие студенты — типичный пейзаж вечернего Хамильтона — и летом, и осенью, и зимой.
Такие вот мальчуганы дождливым противным днем выиграли у футболистов прославленного Корнелла. Играли в американский футбол (я вообще поначалу решил, что это регби) на первенство университетов.
Не стану утомлять читателя описанием этого спортивно-массового мероприятия. Скажу только, что оно было веселым, азартным и каким-то бесшабашным. Отдыхать так отдыхать. Понаехало родителей, пришел кое-кто из преподавателей. Выступали самодеятельные оркестры, дети скакали по трибунам. Шел омерзительный дождь. Наши выиграли. «Мы их побили!» — гласила надпись на одном из студенческих общежитий. Довольная мамаша натянула на себя похожую на хоккейный доспех темно-коричневую с бордовым оттенком футболку двухметрового сынули и разгуливала с любимым чадом возле общежитий.
Спорт в Колгейте дело святое. Впрочем, не только в Колгейте. Отпроситься с занятий на игру в теннис — само собой разумеется. Какой профессор откажет! Хотя как-то один из коллег по кафедре бросил: «Ноги у них работают лучше головы». Может, в отношении кого-то он был прав, но у моих студентов все было в порядке и с тем, и с другим.
За те короткие четыре месяца как-то незаметно я привык и полюбил этих ребят, которые чем-то напоминали мне лихую первую арабскую группу Института восточных языков при МГУ набора 1968 года, в которой мне посчастливилось учиться. Налетела экзаменационная сессия. И пронеслась, оставив после себя совершенно пустой университет. Наступили долгожданные всеми рождественские каникулы. Между корпусами факультетов и общежитий гулко отдавалось эхо шагов редкого прохожего. Поздним декабрьским вечером этим прохожим стал я. Время профессорства подошло к концу, и я поехал прощаться с университетом, прекрасно понимая, что вряд ли когда-нибудь вернусь сюда. И шел снег, и была колгейтская луна, словно небесное отражение местной университетской церкви.
Возле здания нашего факультета меня окликнули. Специальная университетская охрана не дремала. Сегодня службу несла молодая симпатичная особа, посветившая на меня фонариком. Я не вызвал у ней подозрений, и она отступила во тьму. Я добрел до машины, глубоко вздохнул и решительно открыл дверцу.
Утром, погрузившись во взятый напрокат «шевроле», я выехал в Сиракузы, где потряс местное отделение компании «Пан-Ам» сумасшедшим количеством вещей. Обогатив местный авиабизнес на шестьсот долларов, я устремился в Нью-Йорк и далее во Франкфурт, чтобы уже оттуда добраться до родины, где меня ждали семья и работа.
Алексей Малашенко
Тибетская школа
Оазис света
Автора известной на Западе книги «Шамбала — оазис света»
Эндрю Томаса некогда звали Андреем Павловичем Томашевским. До 20-летнего возраста он жил в Маньчжурии, куда его родителей занесла революция в России. Позже подолгу жил в Китае, Японии и Индии, где обучался у таистов, буддистов и брахманов. Его смело можно назвать и учеником Николая Рериха. Не понаслышке знакомы ему Европа, Америка, Австралия... Формально Э.Томас является австралийским гражданином, но говорит, что весь земной шар для него — родной дом. Приезжал он и к нам в начале 70-х годов. Многолетнее знакомство с Востоком, изучение текстов тибетского буддизма, которые являются наиболее достоверными источниками информации о Шамбале, других древних текстов для исследователя Э.Томаса стали основой в попытке разгадать и понять историю таинственной страны. Название «Шамбала» многократно упоминается в буддистских книгах Тибета. «Земля Шамбалы» появляется и на географических картах в тибетской книге «Бон», которой две тысячи лет. Материалы, которые попали Э. Томасу в руки, настолько увлекательны, что исследователь иногда превращается в романиста, описывающего приключения своих героев при самых невероятных обстоятельствах. Э.Томас рассказывает о Шамбале как о месте обитания неких высших существ, Учителей цивилизации. Рассматривает не только уклад жителей этой страны, ее устройство и дела посланцев Шамбалы в разные периоды человеческой истории, но также повествует о некоторых загадочных явлениях, свидетелем которых был он сам или люди, которым Э.Томас безусловно доверяет. Появление посланца Шамбалы на секретном заседании ООН, диалог с ламой в глубине загадочной пещеры, попытки предсказания будущего, которое ждет человечество, — все это делает книгу похожей на фантастический роман. Тем не менее Э.Томас рассматривает свой труд как попытку описания того, что мы можем назвать «непривычной реальностью». Автор убежден, что в мире существует оазис космической культуры, представители которой ведут человечество через века, как путеводная звезда, к более высокой ступени сознания и морали, к глубокому пониманию человеческого братства... Но всегда ли человечество следует благим советам? История знает разные варианты развития событий. Согласно Томасу, ждать, каким путем пойдет цивилизация в этот раз, осталось недолго — до конца столетия. Сегодня мы публикуем главу из книги Э.Томаса «Шамбала — оазис света», написанной два десятилетия назад, но которая только сейчас выходит у нас в стране в издательстве «Мистерия» Общества по изучению тайн и загадок Земли в 1993 году.
