Поиски затянулись, отец останавливал меня, чтобы предаться воспоминаниям над каждой бумагой, которая привлекла его внимание:
— Это чек на покупку первого набора операционных ножей… первый день в операционной никогда не забывается, не так ли? — Или: — Помнишь, как я ампутировал лапу его собаке, когда она попала под колеса экипажа?
Нам так и не удалось найти завещание или документы на дом, поэтому я вытащил следующую стопку бумаг из ящика и стал изучать документ за документом. За этим делом прошел почти весь день.
Скрип открывающихся ворот возвестил о возвращении Лили. Может, зрение моего отца и ослабло, но я не мог сказать ничего подобного о его слухе. Я предложил ему закончить на сегодня наши дела, и он сказал:
— Тебе лучше спуститься вниз и посмотреть, как там твоя сестра.
Прежде чем уйти, я настоял на том, что извлеченные из ящика бумаги нужно привести хоть в какой-то порядок. Наконец я взял в руки маленькую деревянную коробку, которая на этот раз заинтересовала меня.
— Хирургические инструменты? — спросил я, взвесив ее в руке. Но прежде чем я успел открыть коробку, отец остановил меня.
— Давай поговорим об этом позже, — сказал он, протягивая руку и забирая у меня коробку.
Лили сидела в гостиной на стуле у окна и читала книгу — наверняка Джейн Остен. Это была ее любимая писательница. В свое время Лили была влюблена в некоего мистера Дарси. После долгих расспросов нам с отцом удалось выяснить, что он был героем романа Остен. Подол юбки Лили был забрызган грязью после прогулки по мокрой дороге. Пес лежал в своей корзинке у очага. В кои-то веки он утомился от постоянной беготни и решил немного вздремнуть.
Услышав мои шаги, Лили подняла голову и улыбнулась, ее глаза были все еще красными от слез.
— Как он?
— Я оставил его разбирать ящик с бумагами. Одному Богу известно, что он там хранит.
— Думаю, будет лучше разобрать все сейчас.
Мои надежды оправдались — прогулка помогла ей успокоиться.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Ночью я несколько раз заходил к отцу и проверял его самочувствие. В отличие от меня он спал спокойно. Утром мы продолжили разбирать бумаги, все глубже погружаясь в темные недра сундука, который напоминал мне теперь бездонную угольную шахту. Отец, казалось, вздохнул с облегчением, когда мы наконец развязали ленточку, которой был перевязан документ о праве собственности на дом.
— По крайней мере теперь наш дом сохранен для будущих поколений, — сказал он, вертя в руках старый, затвердевший от времени лист бумаги.
Я догадался, о чем будет следующий вопрос:
— А как насчет следующих поколений, мой мальчик? Какие перспективы ожидают наш скромный род в будущем?
У меня не было настроения обсуждать щекотливый вопрос женитьбы и рождения детей, хотя я видел, как он волновал отца.
— Твоя сестра, — продолжал он, кладя документ на кровать, — не захотела подарить мне внуков, и я боюсь, что теперь ее время уже прошло. А чем ты меня обрадуешь? У тебя есть возлюбленная?
— Я пытаюсь, — солгал я, — завоевать расположение одной леди.
У меня не было выбора. Не мог же я рассказать отцу, что единственная на тот момент женщина в моей жизни была проституткой, которой я платил за свидания.
— Надеюсь, у вас с ней все получится, — сказал он понимающим тоном, который немного насторожил меня.
Желая сменить тему разговора, я спросил:
— А что насчет той шкатулки?
— Ну, — проворчал он, когда я взял с прикроватного столика коробку из красного дерева, — я хранил ее для тебя, чтобы сделать тебе свадебный подарок. Но боюсь, что не доживу до этого счастливого момента, поэтому так и быть, отдам ее тебе прямо сейчас.
Я пододвинул стул к его кровати, пока он открывал замок на коробке. Под крышкой на подкладке из зеленого сукна лежали два старинных пистолета. Отец вытащил верхний и, держа за дуло, передал мне. Он оказался на редкость удобным даже для моей не привыкшей к оружию руки. Я вырос в деревне, и раньше мне приходилось иметь дело с оружием, правда, всего пару раз: на охоте и только со старыми ружьями. Другого опыта у меня не было.
— Сколько же времени ты хранил их?
Он достал из ящика второй пистолет.
— Много. Теперь это уже почти что история.
Лишь в этот момент я заметил выгравированную на дуле надпись. Повернул пистолет к свету и прочитал написанное: «Подарок герцога Веллингтона своему хорошему другу доктору Бернарду Филиппсу в награду за верную службу».
Надпись совсем не удивила меня. Всем было известно, что, прежде чем осесть в деревне, отец служил хирургом в армии Веллингтона. Тем не менее он никогда не рассказывал об этом этапе своей жизни. А если и приходилось упоминать о нем, то старался особенно не вдаваться в подробности. У нас в доме висела старая, покрытая копотью картина, изображавшая битву при Ватерлоо, но она почти утонула во мраке стены, и мало кто вообще замечал ее. Отец участвовал в той битве, но я не помню, чтобы он когда-нибудь рассказывал о ней.
— Война, должно быть, ужасна, — высказал я очевидную истину в надежде узнать у него хоть какие-нибудь подробности.
— Это случилось не на войне! — рявкнул он, как какой-нибудь старый сварливый генерал. — Мой мальчик, это дуэльные пистолеты, а не боевое оружие. Но какую историю они могут тебе рассказать!
— Мне стоит приложить дуло к уху, чтобы послушать?
Старик улыбнулся.
— Лучше я сделаю это вместо них.
Я положил пистолет на колени и приготовился слушать.
— Так, дай подумать, — начал он, и теперь его голос звучал увереннее, чем прежде. — Это случилось уже после войны. Я служил под командованием Веллингтона в течение всей его кампании против французов: от Саламанки до Ватерлоо. Потом наступил мир. Наполеон отплыл на остров Святой Елены, Веллингтон — думаю, это стало неожиданностью даже для него самого — был назначен премьер-министром, я открыл свою практику в Лондоне. Герцога это вполне устраивало. Он ненавидел докторов, но доверял мне, поэтому, когда ему требовалась медицинская помощь, обращался ко мне. Я стал его личным хирургом.
У меня возник вопрос, не повлияло ли назначение моего отца врачом Веллингтона на решение сэра Бенджамина добиться расположения сильных мира сего.
— В последние годы он страдал от страшной подагры, — продолжал отец. — Всем известно, что у Наполеона был геморрой — некоторые даже утверждают, что из-за него он проиграл битву при Ватерлоо, — но только мне было известно о подагре Веллингтона.
Я снова стал жить как обычный штатский. Вместе с твоей матерью мы начали выходить в свет. Но это уже совершенно другая история.
Он замолчал, погрузившись в воспоминания о прекрасных днях молодости, но вскоре снова вернулся к своему рассказу.
— Это было в 1829 году, и к тому времени великий генерал был уже премьер-министром. Но смягчило ли это его грубые военные замашки? Нет, у него был все тот же несносный характер, и он, мягко говоря, недолюбливал дураков. Я видел, как во время войны он доводил чуть ли не до слез опытных офицеров, и в парламенте продолжал вести себя в том же духе.
Затем он решил поддержать католиков. Веллингтон никогда не являлся реформатором, но он был достаточно хитер, чтобы понять и признать необходимость перемен как единственного способа избежать неприятностей. Поэтому он проголосовал за эмансипацию католиков.[1]
Я фыркнул, услышав его слова. Мы были одной из самых цивилизованных стран в мире, а все еще никак не могли избавиться от пережитков Средневековья.
Отец, никогда не относившийся серьезно к религии, кивнул в знак согласия.
— Правда, странно? Всего тридцать лет назад католики не имели права голоса. Думаю, это случилось из-за поражения в Гражданской войне. Но многие не поддержали решение Веллингтона. Одни недовольно шептались по углам, другие благоразумно держали свое мнение при себе. Но только не лорд Винчилси. Этот клоун представил премьер-министра радикалом и совершил огромную глупость, открыто критикуя его за пропаганду папства. Знаешь, что сделал Железный герцог?
Я пожал плечами.
— Он вызвал его на дуэль — вот что.
Я посмотрел на лежавший у меня на коленях пистолет.
— Верно. Веллингтон вызвал его. Конечно, он пытался держать это в секрете. Дуэли уже многие годы были под запретом, и подобная выходка казалась неслыханной для премьер-министра. Он и сам пытался запретить дуэли во время американской кампании, но безуспешно. Офицеры — горячий народ.
Я слушал с огромным интересом, но все же перебил отца.
— А как ты оказался причастным к этой истории? — спросил я, давая ему возможность немного передохнуть — он и так говорил слишком много.
— По правилам дуэли на каждом поединке должен присутствовать врач, чтобы обработать раны или констатировать смерть. Старый вояка обратился ко мне за помощью, и хотя в душе я был против, пришлось согласиться. На самом деле у меня практически не было выбора — он был герцогом Веллингтоном да вдобавок еще и премьер-министром, так что ты сам понимаешь.
