чтобы пойти дальше, нужно согласиться на роль настоящего лесного туриста: не думать о чистоте обуви и одежды, не бояться не просто вспотеть – взмокнуть.
Соблазн был очень велик, ибо когда, подумал я, появится у меня такая возможность в следующий раз? Для начала нужно было спуститься с большого, крутого холма. Я двигался боком, приставными шагами (как учили на уроках физкультуры), хватаясь за ветки деревьев на случай, если нога вдруг соскользнет вниз. Но привечавшая меня, когда я стоял наверху, тропка оказалась коварна: вскоре она почти совсем исчезла, предложив мне вместо себя буераки, бурелом и ручьи. На мокрой земле я заметил собачьи следы. «Вот это другое дело, – сказал я себе, – пес наверняка чувствует себя здесь хозяином, и передвигаться ему, четвероногому малышу, здесь гораздо сподручнее…» Не желая, однако, сдаваться так быстро, я метнулся в сторону, где другая стежка также предлагала свои услуги – предлагала, однако, как бы нехотя, но это было лучше, чем ничего. Я отправился новым путем, но и он быстро заглох: продираться через свирепые, колючие заросли было уж совсем не с руки. И вот тут-то я уж действительно пожалел, что не взял воды…
Мало-помалу от затеи обойти весь Лог мне пришлось отказаться. То ли я сдрейфил, то ли Лог просто не захотел пускать меня дальше. Непокорный, он, думаю, вообще не любит, когда кто-то вынашивает относительно его владений честолюбивые планы. Я его понимаю: мне тоже не понравилось бы, если бы у меня хозяйничали.
Так что, чуть пригорюнившись, я побрел назад. Впрочем, поводов для огорчения не было – впечатлений я набрался предостаточно, глаза отдохнули, и можно было смело возвращаться к монитору.
* * * * *
Типичный мой день в детском садике.
В большой светлой комнате, зале, шумят и бегают десятка два детей – в какие только игры они ни играют! Единственный, кто не вовлечен в процесс, кто сам по себе, – это я. Я беру стульчик, ставлю его на свободное место – чтобы никому не мешать, но желательно ближе к центру, – и сажусь наблюдать. Я не белая ворона, не изгой – по крайней мере, коллектив меня не отторгал; не порывал с ним я и сам, ни с кем не ссорился. Мне нравятся ребятишки, да и я вроде бы вызываю у них определенное уважение – и не вызываю негативных чувств. Всё нормально, просто я – наблюдатель, и так мне комфортнее.
Я не стремлюсь играть вместе со всеми – мне нравится быть одному, не включаться во всеобщую суету и спокойно наблюдать, какие штуки вытворяют мои одногруппники, чем они интересуются, в каких взаимоотношениях находятся… Почему-то, когда я об этом вспоминаю, я как бы вижу себя со стороны – как будто кинокамеру повесили под потолок, и она берет общий план: гамазня, крики, смех, все носятся из стороны в сторону и только один мальчик (я), находясь «над схваткой», сидит себе на стуле и анализирует происходящее.
Сейчас, обозревая всю мою жизнь, я понимаю, что, в сущности, годы не меняли (и не поменяли) в моем бытии ничего: я остаюсь гордым одиночкой, всё тем же мыслителем, который жадно собирает необходимый для переплавки в творчество материал о мире.
Признаюсь, правда, что было в детском садике кое-что, что способно было меня расшевелить, вывести из беспристрастного созерцания, нечто, что рождало во мне сильное душевное волнение. Подскажу: среди игрушек. Точнее: среди игр. Вряд ли кто-то догадался бы, загадай я такую загадку, что это было. А были это детские игральные карты. Мастей у них, кажется, не было, не было, к счастью, и привычных взрослым десяток, валетов, тузов – всей этой тюремно-криминальной символики; вместо этого были изображены различные звери и птицы. Страстный любитель животных, я мечтал взять целиком всю колоду, спокойно разложить эти карты, тщательно рассмотреть их. Но сделать этого я не мог, ибо карты пользовались огромной популярностью и были постоянно заняты. Постоянно! Какие-то шустрые ребята всё время брали их себе и вели долгие карточные бои. А я не был шустрым и не был наглым; я был настолько застенчивым, что боялся даже озвучить, что я тоже претендую, что я тоже хотел бы…
В лучшем случае я наблюдал за тем, как играют другие. Более того, в спорных ситуациях, когда не было понятно, какой из зверей сильнее – какая из выложенных карт бьет оппонента, – меня просили рассудить: все знали, что я большой знаток зоологии. Авторитет мой в этом вопросе был настолько велик, что никто и никогда не смел подвергнуть мое слово сомнению (хотя в душе я и сам порой сомневался). Мне это, конечно, льстило, мне нравилось быть судьей, но… больше всего мне хотелось заполучить эти чудесные карты себе! Жаль, что мечта моя так и не сбылась; и странно, что до сей поры я ни с кем не делился этим заветным своим желанием – даже родителей не попросил тогда купить мне такие же…
Час потехи заканчивался, и нас отводили в соседнюю комнату – начинался час тихий. Спать никто не хотел, по крайней мере, не признавался в этом. Мне тоже не нравились слишком настойчивые призывы спать со стороны воспитательниц – как и все, я не люблю, когда меня к чему-то принуждают. Но некоторые дети действительно перегибали палку – продолжали беситься, иной раз пытались втянуть в беспорядки и меня; разумеется, я противился тому, чтобы меня трогали, задевали.
Одна из наших воспитательниц – толстая, отвратительная баба – меня за что-то невзлюбила. Господи, да чем же я мог ей не понравиться?! Естественно, что в душе моей родилось ответное отторжение к ней, но я был слишком маленький и робкий, чтобы этот внутренний протест, негодование даже просто оформились во мне – я уж не говорю о том, чтобы проявились. В результате я ограничивался искренним недоумением: чем я умудрился ей не угодить?..
Во время очередного тихого часа она сделала мне какое-то замечание – вернее, сказала про меня что-то гадкое.
– Да что вы, он же такой тихоня! – аккуратно заступилась за меня другая воспитательница – молодая, худенькая, добрая; она-то мне очень нравилась и казалась красивой. Когда я услышал это из ее уст, я весь зардел.
Но толстая воспитательница не соглашалась, не унималась – продолжала возводить на меня напраслину.
Словом, я впал в немилость, и это было довольно странно. Был у толстой воспитательницы и свой любимчик, которого она мне всячески противопоставляла. Это был тоже толстый (какое совпадение!) мальчик по имени Жора – и он был мне противен. Я еще, помню, удивлялся: бывает же так, что имя полностью соответствует внешности! Мне казалось, что Жора –
