вдруг кто-то всё же пожалует, то невольно мне подсобит: маленький лифт сразу клюнет на этого ничего не подозревающего жильца, а я тут же подоспею и разбужу большого – успеет еще отоспаться, шалопай и лежебока!
Обычно ночная прогулка становится довольно оригинальным и приятным времяпрепровождением. Но в данной ситуации я, конечно, нервничал, досадовал на самого себя и не находил себе места – то переминался с ноги на ногу, то лихорадочно расхаживал по площадке. Я обрек себя на то, чтобы ждать у моря погоды. Может быть, не придет никто, может быть, только под утро притащится какой-нибудь пьяница, отъявленный гуляка (суббота как-никак). А может, мне повезет уже через пять минут. Или – часа через два… «Ну да, проторчу я у подъезда черт знает сколько, потом дернусь, отправлюсь домой, – продолжала моя брюзжащая соображалка, – а через две минуты народ-то и попрет косяками!» Признаться, дернуться меня так и подмывало, и это было проще всего – с обидной и надеждой на то, что как-нибудь срастется в следующий раз. И всё же я пересилил себя. К тому же сами эти мысли как-то помогли мне отвлечься.
Свежая, ясная ночь была страсть как хороша. Луна неумолимо нарастала на роскошном, плотном темно-синем небесном полотне, и при желании ее можно было бы окрестить огромной или, например, «необузданно светлой»; или – сравнить ночное светило с каким-нибудь броским и косым монгольским глазом, или придумать другую пошлость. К счастью, мне удалось удержаться от подобных нелепостей. И всё же я рассмеялся почти вслух: «Если меня увидят, меня, наверное, примут за лунатика», – подумал я. Это уж было символично.
Я присел на скамейку на углу поля – рядом с турниками. Сколько раз ходил я здесь кругами на закате – мечтал об удивительной жизни, наполненной большой любовью, мечтал о чем-то неопределенном, о какой-то расплывчатой сказке – можно сказать, мечтал о мечте. Дом наш горел десятками огней – полыхал, словно маяк, для всех, кто отважится пуститься в ночное плавание по просторам Каменного Лога. Правда, к несчастью для мореплавателей, работает наш маяк своеобразно, не сказать – с перебоями. Чем глубже будет ночь, тем большее количество жильцов ляжет спать и погасит свет, и путь к спасительной гавани укажут разве что самые стойкие огоньки.
Так оно и было – огоньков становилось всё меньше, и надежды мои таяли вместе с ними. Протянулись минут двадцать – больше я бы, наверное, и не высидел, – как послышались заветные шаги. Двое, мужчина и женщина, тихо беседовали, двигаясь по первому ярусу со стороны улицы. Несомненно, они направлялись к лестнице, но что дальше – нужен ли им нулевой ярус или они держат путь дальше, в Лог? Я затаился.
Удача наконец-то повернулась ко мне лицом: совершенно точно, это были наши жильцы, мне показалось даже, что я их узнал – никак та симпатичная семейная пара то ли с девятого, то ли с десятого этажа? Как только они воспользовались домофонным ключом и зашли в подъезд, я с кошачьей плавностью и стремительностью подкрался к двери. Я еще слышал их голоса и как оставленный мною маленький лифт подхватил их и повез домой. Нужно было быстро вызывать большой – а то мало ли, может, они вовсе не с девятого-десятого, а, например, с четвертого, третьего, второго… В таком случае времени у меня было в обрез – нелепо было бы снова столкнуться с маленьким.
…Какое же это было счастье, когда я его достал: большой, просторный, он был в моем распоряжении! Предоставленным шансом нужно было воспользоваться сполна – пока не пришел кто-то еще, что было бы теперь совсем некстати. С большим я провозился уйму времени, зато и результаты были солидные: пять полноценных попыток вверх, пять – вниз, не считая нескольких смазанных. Зато на руках у меня была какая-никакая конкретика. Чтобы снивелировать погрешность, я решил вывести среднее арифметическое. Вот что получилось (в секундах):
Маленький:
50,8 – с 1 на 14;
49,7 – с 14 на 1.
Большой (грузовой):
60,1 – с 1 на 14;
59,4 – с 14 на 1.
Можно долго вглядываться в эти цифры, отыскивать в них некий глубинный смысл, аргументировать, чем продиктованы расхождения в показаниях. Но если говорить откровенно, то даже мне они сейчас кажутся бессмыслицей. А расскажи, чем занимаюсь я людям нормальным, обычным, приземленным – не боящимся, подобно мне, сорваться в пропасть страхов, нелепых фантазий, снов, – они и вовсе решат, что я сумасшедший, безобидный, впрочем, тихий шизофреник, и сочувственно покрутят пальцем у виска. Им никогда не понять меня – как непонятны в своей примитивности и мне они (да-да, я постоянно всех в чем-то обвиняю, подозреваю). Не хотелось бы громких слов; наверное, я слишком часто впадаю в уныние, а это, говорят, смертный грех…
Я стремлюсь разгадать Тайну Вселенной, но всякий раз, когда мне кажется, что я уже близок к Великому Откровению, я вдруг тону в быте и обыденности, в веренице нужных и бесполезных, равно любимых вещей, вещиц и вещичек, наполняющих мой дом и мой мир, – искомую вечность заменяет наличная вещность.
25 августа, воскресенье
Не перестаю удивляться, что пишется мне сейчас настолько легко. Обычно, когда я нахожусь в чересчур расслабленном состоянии, голова моя – в отношении творческих идей – работает скверно. Избавиться от мысленного застоя удается, как правило, тогда, когда весь организм приходит в движение. Когда в течение суток мне нужно переделать миллиард маленьких и больших дел, успеть в десяток мест, когда нет и свободной минуты – всё это стимулирует мозговую активность так, что – помимо решения насущных проблем – мозг генерирует и совсем другую, творческую «информацию». Этот «побочный продукт» неимоверно ценен. Правда, в такие напряженные дни я часто раздражаюсь: оттого, что некогда спокойно зафиксировать то, что пришло свыше. И однако, это, безусловно, лучше, чем неделя выматывающей скуки – скажем, когда болеешь и безвылазно сидишь дома. Времени, казалось бы, предостаточно: твори – не хочу! Но творческие импульсы как раз ослабевают… Я очень сожалею, что был настолько расточителен и ленив в детстве, юности, когда в разгар контрольных в концовке четверти или во время сессии, уже в университете, когда у меня возникало жгучее желание что-то писать, я лишь сокрушался: как, мол, не вовремя (опять не вовремя!); и я находил себе оправдание, чтобы ничего не делать.
Сейчас всё совсем по-другому, и это удивительно: я сейчас ни с кем не вижусь, не общаюсь (разве что внутренний враг нет-нет да и дает о себе знать), никуда не хожу, веду, так сказать, богемный образ жизни. Я погружен исключительно в себя – в свои страхи и
