от слов «жирный» и «жрать».
ЭТАЖ ВОСЬМОЙ
Вечером
Еще немного – и пойду в родную мою комнату, детскую: ложиться. С ней связано столько воспоминаний, что всех и не перечесть.
Однажды майским вечером, утомленный дневными играми, я внезапно уснул, хотя спать отнюдь не собирался. Я задремал, а потом провалился в здоровый, сладостный сон, и всё бы хорошо, но это расстроило мои планы. Когда я вскочил, было уже темно – и я проспал футбол по телевизору: застал лишь самую концовку, и итоговый счет был уже установлен. Табло показывало интригующие цифры – 3:2; судя по всему, игра получилась очень интересной, и мне стало досадно, что я всё пропустил…
А еще здесь же, в моей комнате, я однажды так истязал себя, что едва не дошел до умопомрачения. Виной была контрольная по физике (предмет этот давался мне нелегко), которая должна была существенно повлиять на оценку в четверти. К контрольной я готовился спустя рукава, что на меня совершенно не похоже, но дело в том, что втайне я хотел прибегнуть к одной хитрой уловке. Как раз на тот день я напросился в школе на дежурство – я должен был «сидеть на ключах».
Но образ придирчивой, строгой учительницы физики засел у меня в подсознании, и в последний момент я струсил: решил, что отсутствие на контрольной и учительский гнев будут стоить мне дороже, чем незапланированное присутствие. Наверное, мне надо было быть увереннее в себе; возможно, я неправильно всё взвесил. В итоге же всё получилось как-то скомканно, и червь сомнения разъедал меня изнутри; я корил себя за роковую ошибку, которую я по глупости допустил. «Ясно ведь, что лучше было бы всё же не идти, чем получить двойку», – рассуждал я задним числом. А в том, что написана контрольная бездарно и что меня ждет позорная, непоправимая двойка, я уже не сомневался. Несчастный, я звонил маме на работу, рассказывая ей о своих горестях, жалуясь ей на свои беды; я был на грани нервного срыва. Мама настоятельно посоветовала мне выбросить из головы дурные мысли и прилечь отдохнуть. С тяжелым сердцем я упал на постель, но ужас моего положения не давал мне покоя, и, даже отключившись, я видел лишь кошмарные сны. Кажется, через пару дней объявили, что за контрольную я получил… пятерку.
Вот так – от двойки до пятерки оказался лишь один шаг в больном воображении и несметное количество нервных клеток. Недаром отец винит меня в том, что я всегда предрекаю только самое худшее. Я всего боюсь. И всё принимаю слишком близко к сердцу. Что за странное свойство моей натуры? Врожденное ли оно или большинство моих странностей – приобретенные? Удастся ли мне побороть различные фобии, которые терзают меня на протяжении всей жизни?
Право, не знаю… Уже почти неделю работаю я над моим текстом, который должен бы сослужить мне добрую службу, стать для меня своеобразной аутотерапией, и я усиленно занимаюсь самокопанием, пытаюсь разобраться в себе, распутать узлы моих внутренних противоречий… При этом сомнения одолевают меня всё сильнее, внутренний враг уверенно держит свои позиции, а страхи не исчезают.
Вечером, ближе к ночи, перед тем как спать, – я становлюсь ярым противником часов; стремлюсь оградить себя от этих нервирующих механизмов, которые вдруг становятся лишними. Мне хочется безмятежно потеряться во времени, не зная, который сейчас час, и упоенно, как воздух, парить вместе с моими мыслями. Это блаженное состояние почти неуловимо, обрести его трудно, а всякая временна́я фиксация сильно тревожит. Мозг, как всегда, жадно впитывает информацию, которая тут же приводит его в возбуждение.
В этом смысле я часоненавистник.
С глаз долой все циферблаты – и электронные, и механические! Последние мало перевернуть вниз лицом, их еще нужно убрать подальше в шкаф, чтобы избавиться от назойливого тиканья. Иногда – дополнительно обернуть тряпьем, ибо некоторые ходики – особенно старых образцов – ходят поразительно громко, нахально, так что диву даешься, как это большинству людей они нисколько не мешают спать!
Мне же всякое ритмичное отстукивание не по нутру. Я обожаю засыпать под шум дождя, люблю отдаленный, приглушенный гул улиц, и, даже когда окна выходят прямо на дорогу, рев моторов машин меня почти не раздражает; даже самую оживленную трассу можно стерпеть. Во всех этих звуковых рядах нет того, что я категорически не приемлю, – строгой, железной системы. А вот мерный бой часов или, к примеру, однообразно-визгливые вскрикивания заевшей сигнализации переношу я гораздо хуже. Мой остро реагирующий на мир мозг моментально хватается за эту дьявольскую повторяемость, и мое сознание, чрезвычайно свободолюбивое, теряет возможность двигаться самостоятельно. Ломаясь, корчась, оно подчиняется чуждому, навязанному ритму – и борется с ним; и весь мой организм страдает. Ибо, пока идет противоборство, о каком отдыхе, блаженстве, сне – может идти речь?
26 августа, понедельник
Задыхаясь, я поднимался по лестнице, стремительно преодолевая ступени, часто по́ две, а иногда и больше – какими-то безудержными, безумными скачками. Но, как ни пытался я сбежать, нечто, перемалывавшее мою волю, влекло меня к лифтам. И вот грузовой заглатывал меня и, пожрав, клацал зубами – с грохотом смыкались створки, и меня уносило в космос. Снова к Богу? Или на этот раз к …? Я падал в космическую бездну, долго и мучительно, не имея ничего твердого, реального, ничего, за что можно было бы ухватиться. Я знал, что это сон, но не мог отделаться от него, и меня постоянно тошнило от этого чувства бесконечного падения, кошмарного и в то же время такого желанного ощущения.
Я проснулся посреди ночи. Наспех оделся и выбежал на площадку. Двери грузового были распахнуты. Разинув пасть, он высунул шершавый язык густого света и жадно слизывал темноту. Я стоял не шелохнувшись – и он тоже издевательски затаился.
Но этого не может быть! Лифт не может вот так застыть на четырнадцатом этаже! Разве что поломка… Но нет, все сомнения отпадали: он ждал меня, звал меня, и властным был этот призыв. Поборов страх, я покорился и вошел внутрь. Он торжествовал: «Ну что, какую галактику – или какое измерение – ты выберешь на этот раз?»
Когда я проснулся, порывы логового ветра стучали в мое окно (кажется, портится погода), и мне почудилось, что, посылая своих верных гонцов, Лог хочет мне что-то сказать. С тех пор мне кажется, что он наблюдает за мной; Каменный Лог – он ведь почти как живое существо, и он самое древнее, что здесь есть: древнее города, несоизмеримо древнее всех нас. Раньше я часто боялся его, как ребенок боится своего строгого, умудренного летами дедушку – а делать этого не стоит, ведь он, дедушка-Лог,
