и врезался в мебель. Я была потрясена и смотрела прямо на Патрика, ожидая, что он вмешается. Он не только ничего не сделал, чтобы остановить отца, но и ничуть не удивился его поведению. Он никогда не рассказывал о жестокости своего отца.
– Венди, – сказала я и отвела ее в сторону. Я взяла видеокамеру, на которую мы днем снимали, как играют дети. – Мы запишем все это на камеру. – Она посмотрела на меня как на сумасшедшую. – Нельзя документировать только хорошее, – объяснила я. – Он должен увидеть, что он творит. – Мой голос звучал спокойно, даже сильно. – Позволь мне тебе помочь.
Я хотела что-то сделать, чтобы остановить насилие. Венди согласилась, и я начала снимать.
Джей Пи усмехнулся, когда увидел, что на него направлена камера, но он был слишком далеко, чтобы попросить меня выключить ее, да я и не стала бы этого делать. Я записывала его мерзкие поступки, вспышки насилия и бессмысленные тирады. Я запечатлела страх и отчаяние в глазах его дочерей, когда они бежали к камере, чтобы спрятаться за моей спиной. Я не выключала камеру, пока он не потерял сознание.
Утром все встали раньше Джей Пи. Спустившись из своей комнаты, он не выглядел так, будто прошлой ночью был пьяный в хлам. На нем были красивые брюки, рубашка с манжетами и свитер. Пока он готовил чай и мы завтракали, за столом царила тишина. Я заговорила. – Вы помните, что произошло прошлой ночью?
Он был весел и пытался отшутиться.
– О, – сказал он, – я, наверное, опять перебрал.
– Я хочу, чтобы вы увидели, что вы сделали, – сказала я, пристально глядя на него. – Я хочу, чтобы вы поняли, что это делает с вашей семьей.
Я привела всех в гостиную, включая Джей Пи, который последовал за мной без споров. Он выглядел так, будто не имел ни малейшего представления о том, что ему предстоит увидеть. Он сел в кресло, а девочки и Венди расположились на диване. Патрик стоял в углу и ничего не говорил. Мы смотрели ужасающие кадры того, что он делал накануне вечером в той же комнате, где все происходило.
– Таким ли мужем вы хотите быть? – спросила я. – Таким ли отцом вы хотите быть для своих девочек? Этого ли вы хотите для них, когда они будут выбирать себе мужа?
– Ты права, – сказал он, склонив голову. – Это ужасное зрелище. Мне жаль, что вам пришлось это увидеть. Я исправлюсь. Я обещаю.
Я помогла совершить прорыв, я была уверена в этом. Люди могут меняться.
Пройдет еще много времени, прежде чем я пойму, насколько редко они меняются. Я даже не подозревала, что Патрик тоже склонен к насилию, но тогда казалось, будто над Атлантикой разразился идеальный шторм, а к моменту приземления нашего самолета в Вирджинии плотина разрушилась, обрушая поток воды. Вернувшись домой в ту первую ночь, я приготовила простой ужин, и Патрик пришел в ярость. Он обвинил меня в том, что я выслуживаюсь перед его отцом.
– Ты никогда не готовила для меня так вкусно, как для него, когда он был здесь! – кричал он. – А? Что ты на это скажешь, шлюха? Это абсурд, вот что это!
– Что? – я попятилась назад. – Пат, о чем ты?
– Не морщи свой хорошенький лобик и не смотри на меня так, будто ты не понимаешь, что я имею в виду! – настаивал он. – Отец сказал, что может помочь нам купить дом, и ты ходила здесь, убирала и прихорашивалась перед ним, готовила на кухне, как идеальная домохозяйка. Тебе просто нужны деньги!
Он схватил меня за плечи и толкнул на диван. Когда я встала, он схватил меня за запястья и раскачал, как маятник. Когда он отпустил меня, я врезалась в маленькую переносную столовую подставку из дуба, которую я поставила у стены под денежное дерево.
Его сосед по комнате, Гленн, пришел в гостиную на звук переполоха. «Эй! Патрик, какого черта ты делаешь?» – закричал он, увидев меня, осколки горшка и грязь, разбросанные по бежевому ковролину.
Патрик вытянулся по стойке «смирно». Его лицо снова стало таким знакомым. «О, Карин. Мне очень жаль». Он извинялся, помогая мне подняться.
Я промолчала. Вот дерьмо, попыталась я сказать Гленну глазами, посмотрев на него. В животе нарастало чувство паники. Что, черт возьми, только что произошло? Теперь, когда мы с Патриком поженились, Гленн переехал к своей девушке, и все защитные барьеры были сняты. На протяжении следующих нескольких недель мой муж становился все более агрессивным и непредсказуемым. Он швырял меня через комнату, душил, принуждал к сексу. У него случались приступы ревности, стоило мне только посмотреть в сторону другого мужчины. Однажды, когда я ехала по шоссе, бросая беглый взгляд на другие машины, он закричал с пассажирского сиденья: – На что ты смотришь? Хочешь трахнуть этого парня или что? – Он нажал на аварийный тормоз и схватился за руль, пытаясь закрутить машину.
В тумане неверия и страха я приступила к занятиям на первом курсе колледжа Итака, планируя получить степень по теории музыки и исполнительского искусства. Письмо мистера Касагранде помогло мне поступить в престижное учебное заведение на севере Нью-Йорка. Обучение оплачивалось из средств фонда для колледжа, который я унаследовала от друга нашей семьи Эви. Она была одной из немногих, кому мама рассказывала об истинном поведении отца. Возможно, предчувствуя, что нам понадобится помощь, Эви оставила мне и Крису деньги в виде акций, оформленных на наши имена.
– Эти деньги должны были принадлежать мне! – укоряла мама, когда я обналичивала свои акции. – Эви перевела их на ваши имена только для того, чтобы защитить их от вашего отца! Это были мои деньги на побег!
– Эви была умнее, – вот что я ответила спокойным тоном.
Это был замечательный подарок. Крис умело распорядился своим капиталом на колледж. К выпускному курсу в Эмори он удвоил сумму на своем счете при помощи денег, заработанных в старших классах, и разумного инвестирования средств, полученных от Эви, и ему хватило их до конца учебы. Он жил как можно экономнее, не отвлекался от учебы во время занятий и наслаждался недорогими развлечениями во время каникул.
Я была не настолько предусмотрительна.
Я не выдержала и первый семестр в Итаке. Ознакомительную неделю постоянно прерывал Патрик. Надрывный звон общественного телефона непрерывно разносился эхом по общежитию. Я вздрагивала каждый раз, когда кто-то из первокурсников заглядывал в мою открытую дверь:
– Эмм… Карин, тебе звонят… опять. – Затем неловкая пауза. – Это твой… муж?
Я неловко прошла по коридору и подняла болтающуюся трубку. В ней все еще
