Оставались еще подручные сержанта Боббикса в штабной палатке, и, чтобы не встречаться с ними, майор Майор залезал по утрам в свой закуток и выбирался оттуда вечерами через окно, закрытое тусклым целлулоидным прямоугольником на застежках. Довольно большое и расположенное невысоко над землей, оно вполне заменяло ему дверь. Выбравшись из окна, он осторожно огибал палатку и, если берег оказывался пустынным, торопливо пересекал открытое пространство, нырял в железнодорожную траншею и спешил, опустив голову, к спасительным зарослям мелколесья над ее откосами, а там, где траншея проходила мимо его трейлера, вылезал наверх и продирался прямо через низкорослый колючий подлесок. Единственным человеком, который помешал однажды майору Майору незаметно попасть домой, был капитан Флум, изможденный до полубесплотности и напугавший майора Майора до полусмерти, когда материализовался вдруг перед ним в кустах ежевики с жалобой на Белого Овсюга, угрожавшего вспороть ему горло от уха до уха.
— Если вы еще раз так меня напугаете, — рявкнул майор Майор, — то я сам вспорю вам горло от уха до уха! Ясно?
Капитан Флум придушенно хакнул и сгинул с глаз майора Майора навеки.
Думая о достигнутом, майор Майор чувствовал горделивое удовлетворение. На крохотном пятачке чужой земли, тесно заселенной двумя сотнями вездесущих однополчан, он исхитрился стать отшельником. Его немудрящая, но дальновидная проницательность лишила возможности поговорить с ним решительно всех его подчиненных, нисколько, впрочем, как он обнаружил, не огорчившихся, потому что никому из них даже в голову не приходило с ним поговорить. Вернее, никому, кроме безумца Йоссариана, который свалил его на землю с помощью классической подсечки, когда он пробирался к себе в трейлер, чтобы поесть.
Ничего хуже, чем свалиться на землю с горних высот затворничества от подсечки Йоссариана, майор Майор и представить себе не мог. Ладно бы уж кто-нибудь другой из подчиненных, но только не Йоссариан с его скандальной репутацией, бесстыдными разговорами о мертвеце, который, мол, не дает ему житья, хотя по официальным данным мертвеца попросту не существовало, и совсем уж непристойным поведением после налета на Авиньон, когда он разделся донага и потом упрямо не желал одеваться, шляясь по эскадрилье в чем мать родила много дней подряд, так что генерал Дридл, приехавший вручать ему медаль за героизм при штурме Феррары, награждал абсолютно голого срамника. Никто не имел права убрать разбросанные пожитки мертвеца из палатки Йоссариана. Майор Майор лишил всех такого права, разрешив сержанту Боббиксу отрапортовать по начальству, что лейтенант, убитый над Орвиетой через два часа после прибытия в эскадрилью, вообще к ним не прибывал. Разве что Йоссариан, по мнению майора Майора, имел право убрать из своего жилища пожитки мертвеца, а впрочем, и у Йоссариана, по мнению майора Майора, не было такого права.
С коротким всхлипом упав на землю от подсечки Йоссариана, майор Майор попытался вскочить, но Йоссариан ему не дал.
— Капитан Йоссариан, — доложил сверху вниз Йоссариан, — просит разрешения немедленно поговорить с майором Майором о деле жизненной важности.
— Дайте мне встать, — жалобно приказал ему снизу вверх майор Майор. — А то я не могу ответить на ваше приветствие.
Йоссариан отпустил его, и он медленно поднялся. Потом Йоссариан вскинул руку в официальном приветствии и повторил свой рапорт.
— Пойдемте в штаб, — ответив на приветствие Йоссариана, сказал майор Майор. — Здесь, по-моему, не место для серьезного разговора.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Йоссариан.
Они стряхнули с одежды гравий и в стесненном молчании отправились к штабной палатке.
— Дайте мне пару минут, чтобы прижечь ссадины, — приказал возле палатки Йоссариану майор Майор, — а потом пусть сержант Боббикс вас введет.
— Слушаюсь, сэр.
Майор Майор, глядя прямо вперед, с достоинством прошествовал мимо писарей за пишущими машинками к своему закутку. Потом неторопливо откинул и аккуратно опустил за собой занавеску. А потом ринулся к окну, чтобы выскочить из палатки и удрать. Но когда он выскочил, дорогу ему заступил капитан Йоссариан. Он стоял по стойке «смирно» и, увидев майора Майора, вскинул руку в официальном приветствии.
— Капитан Йоссариан просит разрешения немедленно доложить майору Майору о деле жизненной важности, — твердо повторил он.
— Доклад запрещается, — отрезал майор Майор.
— Как бы не так, — опроверг Йоссариан.
Майор Майор сдался.
— Ну ладно, — устало сказал он. — Давайте поговорим. Лезьте в окно.
— После вас.
Они влезли в окно, и майор Майор сел за свой стол, а Йоссариан встал перед ним по стойке «смирно» и объявил, что отказывается продолжать боевые полеты.
Как тут поступить? — мысленно спросил себя майор Майор. Но поступить он мог только по инструкции подполковника Корна — с надеждой на благополучный исход.
— А почему? — спросил он вслух.
— Боюсь.
— Тут нечего стыдиться, — утешил Йоссариана майор Майор. — Мы все боимся.
— Я не стыжусь, — откликнулся Йоссариан. — Я боюсь.
— Все нормальные люди иногда ощущают страх, — сказал майор Майор. — Даже самые храбрые. Преодолеть его — вот одна из наших величайших задач на боевом посту.
— Бросьте, майор. Давайте-ка обойдемся без этой нудни.
Майор Майор в замешательстве опустил голову и принялся суетливо теребить собственные пальцы.
— А что вы хотели бы от меня услышать?
— Что я отлетал положенное и могу вернуться домой.
— Сколько у вас боевых вылетов?
— Пятьдесят один.
— Вам же осталось всего четыре.
— Он опять добавит. Каждый раз, как я приближаюсь к концу, он добавляет.
— Может, на этот раз не добавит.
— Да ведь он все равно никого не отпускает. Держит нас тут, якобы дожидаясь утвержденного приказа об отправке домой, а когда людей в экипажах начинает не хватать, просто увеличивает норму боевых вылетов, и нам снова приходится летать. Как явился сюда, так и начал эти штучки.
— Вы не должны винить полковника Кошкарта за проволочку с приказами об отправке домой. Их утверждают в штабе армии.
— Так он мог бы вовремя запрашивать пополнение и сразу же отправлять нас домой, когда приказ наконец утвердят. К тому же мне говорили, что штаб армии требует от летчика всего сорок боевых вылетов, а пятьдесят пять — это уж его собственные штучки.
— Я бы не хотел это обсуждать, — сказал майор Майор. — Полковник Кошкарт — наш непосредственный командир, и мы должны выполнять его приказы. Почему вы не хотите дотянуть до пятидесяти пяти — вам ведь осталось всего четыре вылета — и посмотреть, что получится?
— Не хочу, и все.
Как тут поступить? — опять спросил себя майор Майор. Как он мог поступить с человеком, который открыто смотрел ему в глаза и говорил, что готов на смерть, но не желает быть убитым в бою, — с таким же взрослым и разумным человеком, как он сам, хотя должность вынуждала его притворяться более зрелым и мудрым. Что он мог сказать?
— А если мы дадим вам право выбирать и вы будете участвовать только в безопасных вылетах, чтобы, не рискуя жизнью, дотянуть до пятидесяти пяти? — спросил майор Майор.
— Не нужны мне безопасные вылеты. Я не хочу больше участвовать в этой войне.
— И вы готовы допустить, чтоб наша страна потерпела поражение?
— Да не потерпит она поражения! У нас куда больше людей, больше денег и материальных ресурсов. А главное, у нас есть миллионов десять вояк в тылу, которые могут меня заменить. У нас ведь один воюет и умирает, а десятеро обогащаются и живут в свое удовольствие. Нет уж, пускай теперь убивают кого-нибудь другого.
— А если каждый стал бы так рассуждать?
— Тогда-то я уж точно был бы полным кретином, если б рассуждал по-другому. Разве нет?
Как, ну как тут поступить? — горестно размышлял майор Майор. Не мог же он сказать, что помог бы ему, если б мог. Сказать такое значило бы признать, что подполковник Корн ошибается или творит несправедливость. Тот со всей определенностью объяснил ему это.
— К сожалению, — сказал он, — тут ничего нельзя сделать.
Глава десятая
УИНТЕРГРИН
Клевинджер отправился на тот свет. И это событие мрачно высветило роковую порочность его мировоззрения.
Однажды под вечер, возвращаясь на базу после еженедельной, рутинно безопасной бомбардировки Пармы, восемнадцать самолетов нырнули у берегов острова Эльба в серебристое облачко — нырнули восемнадцать, а вынырнули семнадцать. Восемнадцатый бесследно исчез — ни дымной вспышки в небе, ни маслянистого всплеска над нефритной гладью воды. Просто пропал. Вертолеты кружили там до самого заката. Ночью облачко унес ветер, и Клевинджер окончательно сгинул.
