– держал на руках двухлетнего мальчика; рядом стояла брюнетка в строгом платье.
На обороте размашистым почерком синей ручкой было выведено: «Эйхман Ульяна Демидовна, 1965 г.». В приоткрытом ящике виднелись корешки книг с заглавиями на английском и обложки тетрадей, но заглядывать внутрь Липа не стала. По меньшей мере это было невежливо. Положив на место фотокарточку, она села рядом с Джеком.
Спустя минуту на цветастой скатерти выросла гора тарелок. Джек помог Игошке принести посуду: стаканы, кружки, салатницу… Все выглядело не слишком-то чистым: на краях кое-где засохли потеки, под ручками скопилась пыль. Неужели ими так давно не пользовались и это первое масштабное чаепитие домочадцев? Чем дальше, тем больший смысл приобретали слова Игнаса. Но Джек был полон энтузиазма, и Липа позволила себе расслабиться.
Вместо салфеток на стол легли полосатые полотенца – застиранные, с желтыми пятнами. Казалось, в этой квартире все было таким, и Липа перестала обращать внимание. Тем более что в дверях кухни показалась хозяйка с большим дымящимся подносом.
На вид Баб-Уле было лет шестьдесят пять. Максимум семьдесят. Дряхлой она не выглядела. Дородная, широкая в плечах, мало чем напоминавшая женщину на фото. Разве что взгляд из-под низких бровей остался тем же. В остальном – цветастое платье, поверх которого повязан белый передник; седеющие волосы – что называется, соль с перцем – собраны в пучок на затылке острыми шпильками. На правой стороне лица виднелось пятно. На ожог не похоже; скорее родимое, но в молодости у Ульяны Демидовны ничего похожего не было.
– Игошка, а ну не крутись под ногами, бесенок! Опрокину – мало не покажется!
Поднос и впрямь опасно накренился, но все обошлось. Баб-Уля водрузила ношу на край стола и, придирчиво щурясь, оглядела собравшихся.
– Ба, только погляди, каких гостей задуло! Жек, твоя, что ль? – Она так внимательно разглядывала Липу – будто червяка под лупой, сквозь которую печет солнце, – что девушке стало неуютно.
– Знакомься, это Липа, – гордо произнес Джек, ничуть не смутившись. – Уже бывала в Доме, но Девятый увел с собой, ни с кем не познакомив. Вот, исправляю ситуацию.
– И правильно! Нечего красу прятать. – Она звякнула посудой. – Да ты не стесняйся, детонька, мы тут не кусаемся. Одни малость с придурью… – Липа поняла, что Баб-Уля не о себе. – Но в целом люд неплохой. Уживаемся как-то. – Поохав, она грузно опустилась на стул.
Игошка сел на пол, скрестив ноги, так что над столом виднелась только макушка. Он продолжал украдкой разглядывать Липу, но под его взглядом она не ощущала неловкости.
В центре стола оказалось блюдо с чем-то, отдаленно напоминавшим ватрушки. В салатнице лежали нарезанные дольками соленые огурцы, а рядом стояла тарелка с холодцом. Несмотря на то что Липа не ела после «бункера», пробовать закуску не хотелось.
Кипяток разлили по кружкам. Самая большая – с венком омелы на боку и надписью «Frohe Weihnachten!»[10] – досталась Джеку. На Игошкиной был изображен мультяшный дом с черепичной крышей, утопающий в кустах сирени. Лагард и Клирик получили одинаковые чашки в серо-зеленую клетку. У Липы в руках оказалась белая: край возле ручки отколот, вместо синих незабудок – солнечные маргаритки. Или то были ромашки?
Липа моргнула.
Вдребезги.
Одна простая вещь отбросила ее назад – в то утро, когда персиковая акварель растекалась по небу и брызги звезд таяли над крышами домов.
«Вставай, соня».
Мамин голос прозвучал так близко, будто она сидела рядом с Липой на диване, по обыкновению поджав под себя ноги и заправив за ухо седеющую прядь – одну-единственную в волосах цвета донникового меда.
– Мам? – Кажется, она произнесла это шепотом, одними губами. Никто не услышал. Вспышка цветного калейдоскопа мелькнула и пропала. Растворилась их квартира на Речном проспекте: уютная синь занавесок и мебель из натуральной сосны, – ее место заняла гостиная Баб-Ули. Пальцы дрогнули от прикосновения горячей керамики, и Липа не удержала чашку.
Та крутнулась на краю стола и замерла на долгий миг – будто в фильме, поставленном на паузу, – раздумывая, не упасть ли. Несколько капель, горячих, но не обжигающих, упало на колени.
Путь от порядка к хаосу – односторонний, как говорил в своих лекциях знаменитый физик[11]. Энтропия возрастает со временем. Разбитая чашка не соберется из осколков, хаос никогда не станет порядком. Жизнь необратима.
Глухо звякнув, кружка упала на бок, выбрав безопасный путь – не пол, а скатерть, по которой растеклось пятно цвета жженой умбры. Джек, не медля, подхватил ее и протянул Липе кухонное полотенце.
– Не обожглась?
Она мотнула головой, глядя перед собой в пространство – туда, где на стареньких обоях белел кружок часов. Стрелки не двигались.
– Все нормально.
Не вдребезги. Просто маленький скол – привет из прошлого.
Баб-Уля охнула и, потянувшись через стол, долила заварку. Детонька сдавленно поблагодарила. Для остальных происшествие прошло незаметно.
Джек снова спас положение, заведя разговор о ряби и кратко пересказав историю, благодаря которой Липа с Лагардом оказались в Доме. Клирик поинтересовался, как прошел переход, на что Джек пожал плечами:
– Карт еще много.
Значение фразы от Липы ускользнуло – как и дальнейший разговор. Джек с О’Доннеллом обсуждали загадочную схему: судя по тому, как кивал Лагард, он быстро втянулся в беседу, а вот ей стало скучно. Никто не спешил ничего разъяснять, как это делал Игнас. Сильнее прежнего захотелось, чтобы он перешагнул порог. Целый и невредимый. Неведение было хуже всего, и чайная церемония напомнила пир во время чумы – как в рассказе По. Жаль, что Лагард, которого Игнас считал другом, так не думал.
Глядя на остальных, она потянулась к чаю, но рука Джека ее остановила. Мягко и незаметно для остальных. Дождавшись момента, когда Баб-Уля встряла в разговор, вспомнив свое знакомство с фейритом и незаметно переключившись на истории молодых лет, когда она преподавала в школе английский, Джек выплеснул содержимое чашки в горшок с геранью. Судя по состоянию цветов, их и раньше поливали… разным. Не только водой.
Игошка проследил за маленькой хитростью, но промолчал. Он всегда молчал. Липа не спрашивала почему. Вдруг это обычай его племени или что-то вроде того. Может, он не хотел делиться словами.
Вернув чашку на место, Джек шепнул:
– Не смертельно, но после первого раза может скрутить. На себе испробовал, потом привык. Подожди немного, ладно?
Ватрушки с ее тарелки он тоже отдал: Игошка принялся жевать с довольным видом. Некоторое время на Липу не обращали внимания, пока Баб-Уля не повернулась к гостье.
– А ты чего молчишь, детонька? Ну-ка расскажи, как все началось.
Она тут же грохнула кулаком по столу и запустила в Игошку полотенцем, прикрикнув:
– За скатерть не тяни, ирод, кому говорила! Одно слово – нехристь.
Липа откашлялась. Ей не хотелось начинать в повисшей тишине, да и в целом было странно пересказывать события последних
