уже задыхался, во рту появлялся странный привкус непонятно откуда взявшейся мокроты, а с лица градом тёк холодный пот. После такой пробежки у него просто не оставалось сил на весь остальной урок, с прыганием через козла, кувырканием на кольцах и прочими упражнениями, приводившими в восторг остальных ребят. Если бы не этот чёртов бег! Ведь вне школы они с Борькой и по деревьям лазили, изображая Тарзана из популярного тогда фильма, и на море бесились часами. Бег в начале занятия портил всё! Но как объяснить это папе? Он же прекрасно бегает до сих пор! Встаёт рано утром и до службы бегает вокруг дома. И нормы ГТО сдал с первого раза!
Лет в четырнадцать он услышал опять сказанное разочарованным тоном: «Ну а девушка-то у тебя есть? Нет? Ты не настоящий Волк! Вот я в твои годы…» И он краснел, думал о Кате, не зная, можно ли назвать её своей девушкой. И даже если она его девушка, то папе-то об этом он не мог, не хотел говорить. Считал неприличным, неправильным, недопустимым. А отец добавил:
— Всё потому, что ты никак не избавишься от своего дурацкого заикания. Давно пора забыть про тот эпизод…
— Молчать! — Бабушка так приложила рукой об стол, что подпрыгнули и звякнули стаканы, а тарелка с хлебом, стоявшая у края, вообще упала на пол и разбилась. — Не смей, Виталий! Тебя там не было, крыса ты тыловая!
— Я крыса тыловая? Да я в кольце обороны Москвы был! — тут же взвился уже захмелевший отец.
— Ты был!.. В заградотряде ты был! Много смелости надо по своим стрелять!
— Я не стрелял по своим! Но существует приказ, и…
Они уже орали друг на друга, два ветерана со всё ещё не залеченной памятью, сверкая глазами и не выбирая выражений. Лёня молча выскользнул на улицу и убежал в бамбуковую рощу. Он терпеть не мог громкие звуки, ненавидел крик, даже адресованный не ему. В тот раз он сделал важный вывод — отец не понимает. Лёня уже научился делить людей на понимающих и принимающих его недостаток и всех остальных. К первым относились самые близкие: бабушка и Олеся, Борька и вся семья Карлинских, преподаватели музыкальной школы и некоторые учителя из общеобразовательной. Отец не понимал. А значит, при нём нужно было поменьше открывать рот, а лучше вообще молчать.
Но самое обидное «ты не настоящий Волк» прозвучало совсем недавно, прошлым летом, когда отец узнал, что Лёньку не возьмут в армию. У медкомиссии никаких сомнений на его счёт не возникло, в документах написали «не годен» и дружелюбно посоветовали идти получать гражданскую специальность.
— Я с ними разберусь! — кричал отец, нервно вышагивая по комнате. — Что за глупости! Самоуправство! У меня в полку был сержант Фазиль Исхаков, так, когда он говорил, никто слова разобрать не мог! И прекрасно служил, погиб в сорок четвёртом, правда.
— Ты не сравнивай, — отозвалась бабушка, меланхолично помешивая в кастрюле мамалыгу — любимую Лёнькой кукурузную кашу, особенно вкусную с домашним копчёным сыром. Мамалыга требовала непрерывного перемешивания, и делом это было непростым, он как-то сам попробовал, через пять минут чуть рука не отвалилась, а готовилась каша почти час. — Твоего Фазиля во время войны призвали, тогда всех подряд гребли. А сейчас мирное время.
— Как заикание служить мешает, ты мне скажи? — кипятился отец. — Нет, поедет со мной в Москву, я там договорюсь, пройдёт другую медкомиссию…
— Глупостей не говори! — рявкнула бабушка. — Хватит уже, навоевалось его поколение! Оставь мальчишку в покое, у него талант музыканта. Ему учиться надо, а не в полковом оркестре на баяне строевые песни лабать!
И отец смирился, согласился, тогда и зашёл разговор о Лёнькиных талантах и было принято решение ехать поступать в Москву. Но своё коронное: «Ты не настоящий Волк, мужчина должен служить в армии», — отец всё-таки сказал.
Каждый раз Лёньке хотелось доказать, что папа ошибается, что он настоящий Волк. Но папа уезжал через несколько недель, и всё забывалось. Жизнь снова становилась привычной и комфортной, и не надо было ничего доказывать да и некому.
И вот теперь он поднимался по широкой лестнице на пятый этаж, игнорируя лифт, и представлял себе, как услышит фразу про «ненастоящего Волка». Ну и плевать. Зато он вернётся домой, к бабушке, Борьке и морю. Хотя и непонятно, чем он будет заниматься. Играть в ресторане на набережной? Ну и пусть, почему бы и нет.
Дверь открыла Ангелина, в вечернем платье, накрашенная, с завитыми кудрями.
— А, это ты! Ну наконец-то. Что так долго? Мы с отцом в театр, я билеты достала на «Маскарад» в «Моссовет». Присмотришь за Ликой.
— Я тоже хочу в театр! — ревела Лика из комнаты.
— Ангела, иди с ней, я чертовски устал на службе, — ворчал оттуда же отец.
— Нет, мы пойдём вместе! Неприлично ходить в театр без мужа! За Ликой присмотрит Лёнечка, правда, Лёнь?
Лёня и рта не успел раскрыть, а его уже взяли в оборот. Ангелина перечисляла, что нужно сделать в их отсутствие: разогреть ужин, покормить Лику, помыть посуду («Ненавижу грязные тарелки в раковине, ты же знаешь!») и не слишком поздно лечь спать.
— Да, и твоё пианино сегодня привезли! — крикнула уже из прихожей, надевая туфли, Ангелина. — Так что можешь заниматься! Только не очень громко, чтобы соседи не ругались.
Лёня растерянно смотрел на пианино, чудом втиснутое в комнату. Его «Красный Октябрь»! Он был рад его видеть, как старого друга. Подошёл, погладил потёртую крышку, открыл, пробежался по клавиатуре. Вроде не расстроено, хотя дорога была дальняя. Хотя нет, вот тут фальшивый звук и тут. Да, без настройщика не обойтись.
Из спальни через зал прошёл отец в военной форме, которую считал более торжественной одеждой, чем любой костюм, с планкой наград. С гордостью взглянул на Лёню, перебирающего клавиши пианино, на секунду задержался возле него.
— Занимайся, сын, восстанавливай форму к первому сентября. Ты ведь поступил?
Не спросил, утвердительно сказал, как будто не сомневался в положительном ответе. И Лёня не смог признаться. Кивнул, не отрываясь от пианино.
— Настоящий Волк, — удовлетворённо произнёс отец и закрыл за собой дверь.
* * *
Правду узнал только Борька, из очередного письма. В ответ написал, чтобы Лёня не валял дурака, занимался, а на следующий год показал самодовольным засранцам, чего стоят сочинские ребята. К тому моменту, когда Лёнька получил его письмо, он уже никого не валял. Он воспользовался советом рыжего и нашёл «Елисеевский» гастроном, познакомился с Тамарой Матвеевной, добродушной тёткой необъятных габаритов, которая с первой же
