нравились их товарно-денежные операции, а бабушка так вообще утверждала, что в приличном обществе о деньгах не говорят и не думают. Ну да, хорошо о них не думать, когда они есть. И Лёнька начал действовать.
Первым делом отыскал кассу Театра оперетты и выяснил, сколько стоит билет на новогодний гала-концерт. Тётенька в окошке окинула его презрительным взглядом и скучающим тоном сообщила, что билетов давно уже нет.
— А в ка-акую це-ену они бы-ыли? — настаивал Лёнька.
Накануне как раз ударили морозы, и Лёнька слегка пританцовывал у окошка кассы, чтобы не окоченеть. Видимо, его заикание тётка списала на холод и сжалилась над озябшим цуциком.
— Ну от десяти до двадцати пяти рублей, тебе-то что?
— Спа-асибо!
Вечером Лёня уже толокся у Театра оперетты, прислушиваясь к разговорам прохожих. Приставать к ним со своим предложением он не решался, особенно с учётом дикции, поэтому просто ждал удобного случая. И он представился в виде одетой в шикарную каракулевую шубку и такую же шапочку девушки, которая капризным тоном выговаривала семенящему за ней кавалеру — смешному очкарику, наверняка какому-нибудь инженеру.
— Я не хочу на «Сильву», Гена! Я уже видела её сто раз. Я хочу на новогодний гала-концерт!
— Но, Машенька, на него давно нет билетов. Вся Москва с ума посходила, там же будет сам Отс!
— Вот именно! Отс! Ты должен достать билеты!
Чуткий Лёнькин слух разобрал каждое слово, несмотря на сильный ветер. Он мгновенно отлепился от столба и пошел парочке наперерез.
— Про-остите, я слы-ышал, ва-ам ну-ужен би-илет на га-ала ко-онцерт?
Девушка остановилась и хищно вцепилась ему в руку.
— Да-да, очень нужен! Ты продаёшь?
Лёнька кивнул.
— Пе-ервый ря-ад. Но до-орого.
Сказал и самого передёрнуло от омерзения. Однако девушке было не до его эмоций, она трясла Лёньку за руку.
— Первый ряд! Гена, ты слышал? Ты должен немедленно купить у него билеты. Сколько?
Лёня планировал попросить пятьдесят рублей. Которых, конечно, не хватило бы на костюм, но если ещё месяц поработать в две смены, тогда, возможно…
— Сто ру-ублей, — выпалил он. — И би-илет оди-ин.
А в голове мелькали мысли, что можно было бы продать оба билета. Двести рублей — это уже отличный костюм. Вот только в театр тоже очень хотелось, особенно сейчас, когда он полчаса постоял под его дверьми, полюбовался на разодетую, радостно-возбуждённую публику, рассмотрел красочные афиши.
— Машенька, сто рублей за билет — очень дорого! — попытался унять попутчицу инженер. — И ты слышала, билет всего один. Ты же не пойдёшь без меня?
— На Отса? Пойду! — фыркнула девушка. — Давайте билет, молодой человек!
И Лёнька получил сотню, целую сотню, которую дома тщательно спрятал в свой чемодан, так и стоявший между диваном и столом в зале. Вторую смену ещё на месяц он решил всё-таки взять, но, когда сообщил об этом Тамаре Матвеевне, она отрицательно покачала головой.
— Нет, даже не проси. Во-первых, нет потребности, у нас хватает работников в каждой смене. Во-вторых, ты посмотри на себя. Под глазами круги, ноги еле таскаешь. Куда тебе ещё одну смену?
— Про-осто хо-олодно, — пояснил Лёня.
Она его не поняла, для неё, как и для всех москвичей, зима была нормальным, привычным явлением. Ну холодно, конечно, так надо одеться потеплее и на улицу лишний раз не высовываться. Для Лёни же что на улице, что в отапливаемом помещении было не просто холодно, а катастрофически холодно. Он задыхался на морозе, хотя заматывал лицо шарфом (тоже отцовским) по самые глаза, а несколько дней назад умудрился забыть дома перчатки и, пока дошёл до метро, обморозил руки так, что кожа на указательном и среднем пальце потемнела. Пальцы не гнулись, пришлось отменить занятия с Петром Михайловичем и получить за это колоссальный нагоняй («Ты безалаберный лентяй, который только и ищет повода ничего не делать! И учти, я всё равно возьму деньги за пропущенный урок, я не виноват, что у тебя нет мозгов!»).
Уже много лет спустя Леонид Витальевич будет часто вспоминать ту первую московскую зиму. Точнее, напоминать ему будут пальцы правой руки, отвечающие дикой ломотой на малейшее переохлаждение, будь то холодная вода в кране или дверная ручка, за которую он возьмётся в мороз без перчатки.
— Одевайся теплее, — пожала плечами Тамара Матвеевна. — Сейчас выдадут премию, купи себе свитер. Кстати, могу познакомить с одним человечком в универмаге из отдела мужской одежды.
— Ка-акую пре-емию? — поразился Лёнька.
— Как какую? Обычную! В конце года всегда премия, ты не знал?
Конечно, он не знал! И, получив целую «лишнюю» зарплату, добавил к ней вырученную сотню и помчался в универмаг, где «знакомый человечек» Тамары Матвеевны из-под полы достал для него великолепный шерстяной костюм, тёмно-синий, с нормальными, прямыми брюками и идеально сидящем на стройном Лёньке пиджаком. Денег хватило и на рубашку, белую, с малюсенькими, еле заметными пуговицами, и даже на галстук, тоже синий, с двумя поперечными полосками.
Завязывать галстук Лёня пришёл учиться к отцу. Старший Волк окинул одетого в костюм сына своим знаменитым просвечивающим взглядом и одобрительно хмыкнул.
— Хорошая у тебя стипендия. Молодец, что не проматываешь. Но в семейную копилку тоже мог бы часть отдавать.
Однако галстук завязывать научил, и Лёнька отправился в театр. Дома он предусмотрительно не упоминал о гала-концерте в оперетте, Ангелина бы душу продала за возможность попасть на самого Отса. Соврал, что идёт на экзаменационный концерт в консерваторию, благо, как раз подходил конец семестра.
Уже попав внутрь театра, проходя по скрипучему паркету через роскошный, поражавший богатством отделки красно-золотой зал, Лёня понял, что ему придётся сидеть рядом с барышней, купившей у него билет. Которая, конечно, его узнает, и будет неудобно. Но барышня, занявшая своё кресло как раз перед тем, как подошёл Лёня, его не узнала. Она вообще не обращала ни на кого внимания, сосредоточенно изучая программку.
Лёня немного потоптался возле своего места, не зная, стоит ли ему поздороваться или тоже делать вид, что он её не знает. Решил, что ему лучше молчать, поддёрнул брюки и сел, краем уха услышав хихиканье слева. Обернулся — через несколько мест от него сидела девочка лет семи с бабушкой и смотрела на его ноги. Лёня проследил за её взглядом и смутился — поддёрнутые штанины теперь не доставали до ботинок, между брючиной и носком оставалась полоска голой ноги. Лёня поспешно спрятал ноги под сиденье, отчего ему стало совсем неудобно. Чёрт возьми, когда же уже потушат свет и все будут смотреть на сцену, а не на него? Ещё и воротник рубашки натирал шею, очень хотелось ослабить узел галстука — Лёня чувствовал
