Вероятно, я выглядела совершенно обескураженной, потому что Элла взяла меня за руки и заглянула в лицо.
– Ты из-за ее намеков расстроилась? – удивилась она. – Не бери в голову! Что за дела… Я вообще считаю, что ревность – это пережиток. Любой кризис отношений прекрасно лечится небольшим отступлением от правил.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду роман на стороне. Главное – не углубляться…
– Да нет у нас никакого кризиса! – возмутилась я. – К чему вообще вы эту тему подняли?
– Да это вы с Ксенией подняли, – пожала плечами Элла. – А я просто так, к слову.
Сверху распахнулась дверь, и на лестницу вывалилась целая компания студентов.
– Мамуль, меня рано не ждите! – крикнула Ника и подмигнула мне.
Компания выглядела вполне гламурно, но у меня возникло ощущение, что они отправляются на крышу бить бутылки. Или что-то вроде того.
Друзья Ники гоготали, спускаясь по лестнице, гоготали в холле и во дворе.
– Мамсик, деньжат подкинь!
Элла открыла кошелек, Ника вытянула оттуда несколько зеленых купюр.
– Не оскудеет рука дающего, – пропела Ника, чмокнула мать в щечку и упорхнула, сделав мне ручкой.
– Совершенно не знаю, чем живет моя дочь, – улыбнулась Элла. – И не заметили, когда она выросла.
В окно было видно, как вся ватага попрыгала в Никину шикарную машину.
– Когда мы с Игорем были студентами, ни у кого на курсе не было своей машины. А такой, как у Ники, не было даже у ректора.
– Это уж точно, – согласилась Элла. – Мы с Гориным жили в общаге, страшно вспомнить. Пусть хоть у них теперь будет красивая жизнь…
Когда Элла это сказала, я поняла, что «красивая жизнь» благополучно миновала меня. Осторожно обошла или даже – перешагнула.
Впрочем, жизнь моя катилась как-то независимо от моих умонастроений. Муж уезжал, приезжал. Ученики бесчинствовали на уроках, Кира и Лидуся учили меня жить, а Лена плавала в сиропе новой любви.
– Мы ходили встречать рассвет… – шептала она мне по мобильнику. Я пыталась представить рассвет на море в начале марта. – Он необыкновенный…
– Что такого необыкновенного в мартовском рассвете? – попыталась я уточнить.
Лена на меня обиделась:
– При чем здесь рассвет? Я о Саше. Он необыкновенный. У него глаза горят, когда он на меня смотрит.
– Счастливая, – согласилась я. – А у меня на днях праздник мам. Пожелай мне удачи.
Я все сделала, как задумала. Написала плакаты, развесила на стенде сочинения детей о своих мамах. Послала приглашение каждой. Анжела помогла мне накрыть столы к чаю.
И вот дождалась. Я увидела наконец маму Ширяева и маму Скворцова. Мама Ширяева села позади других. Прятала глаза и старалась казаться незаметной. Мама Скворцова, наоборот, села вперед, гордо выставила свой животик со Скворцовым-младшим внутри.
Мама Юли села подальше от Юлиной бабушки.
Конечно, здесь не было многих. Мама Грошевой не пришла. А я очень хотела ее увидеть. И все же половину мам я выудила!
Они сидели передо мной – разные. Неопрятные и, напротив, ухоженные. С руками в цыпках, как у их детей, и, наоборот – с тщательным маникюром. Разнообразие мам моего класса говорило мне о неоднозначности проблемы. Я поздравила их с женским днем, зачитала цитаты из произведений классиков.
Они молча слушали. Затем стала рассказывать о каждом ученике. Я говорила только хорошее, и хорошего набралось много. Я говорила о том, как я люблю их детей, и это было правдой. А может, любовь к ним пришла ко мне в эту самую минуту? Так или иначе, я поняла, что действительно люблю Грошеву, Ширяева, Скворцова…
На глазах у некоторых родительниц показались слезы.
– А они любят своих мам, – сказала я. – Каждый из них нуждается в маминой заботе, ведь они всего лишь второклассники!
Я посмотрела каждой в глаза:
– Но как же вы, мамы, можете не приходить к вашим мальчикам и девочкам месяцами? Забывать о них? Ведь они вас так ждут!
Мамашки плакали. Даже те, которые не заслужили моих упреков и были вполне образцовыми, тоже лили слезы. И я плакала – от обиды за своих учеников. Мне даже в голову тогда не пришло, что они тоже могут жалеть меня в ответ. В Простоквашке, как в деревне, все про всех знают. Эти мамаши наверняка знали, что вот, у учительницы больной ребенок. Возможно, они плакали не о себе и своих детях, а обо мне и моем ребенке…
Когда родительницы ушли, я осталась одна в классе, не испытывая ни малейшего желания подниматься наверх, где были накрыты столы для чаепития. Но в класс заглянула Анжела, затормошила меня и заставила подняться. Все-таки наш психолог – удивительный человек. Она умудряется всем помочь, знать обо всех учениках и даже преподавателях и при этом для всех оставаться сплошной тайной. Никто у нас в коллективе ничего не знает о ее муже, никто не был у нее дома. Закрытость Анжелы вызывала много толков и пересудов. Многие считали ее высокомерной, но я точно знала, что это не так.
– Это наш праздник, – заявила она. – Нечего киснуть.
Наверху, в актовом зале, стояли столы буквой П. Народу было много – собрались не только учителя, но и воспитатели, нянечки, технички.
Наши пятеро мужчин начали концерт. Директор сказал поздравительное слово, физрук сплясал «Яблочко», а трудовик с военруком исполнили романс.
Завхоз принес охапку тюльпанов – маленьких, тщедушных. Каждой женщине досталось по три. Такие эти цветы были нежные и беззащитные, что захотелось немедленно их поставить в теплую воду.
Мы с Анжелой отправились искать посуду под цветы, а когда вернулись, столы уже сдвинули и начались танцы.
– Глянь, что твоя протеже творит, – подозвала меня библиотекарь Танечка. – Вон она, на директоре повисла. Стыдобища!
И я увидела Наталью Зуйко. Пьяная вдрызг, с красным лицом, Наталья двигалась грудью на нашего директора, а тот, как мог, уворачивался.
– Напилась, – прокомментировала Анжела.
Наш интеллигентный директор был в замешательстве. Он нырнул за столы, но Наталья не растерялась – тут же переключилась на физрука. Повисла на нем, испачкала помадой рубашку. Жена физрука, учительница химии, угрюмо наблюдала эту сцену от радиорубки.
Выглядела Наталья ужасно – прическа поднялась дыбом, жакет перекосился, юбка залита вином. Химичка взяла микрофон и объявила караоке. Наталья полезла на сцену.
Я перехватила кривую усмешечку Кондратьевой. Завуч присутствовала при том моем разговоре с директором, когда я просила за Зуйко.
– Такого в нашей школе еще не видели, – процедила она. – Где вы только, Светлана Николаевна, ее откопали?
Я стояла, красная как вареный рак, и наблюдала, что творит на сцене Зуйко. Ей мало было орать в микрофон, попутно она пыталась устроить стриптиз и уже стащила с себя жакет. Под ним оказалась несвежая блузка с желтыми подмышками.
