Новообретенная возможность двигаться казалась мне невозможной. Словно для того, чтобы доказать самой себе, что всё это — не продолжение сна, нелепого и глупого, я заставила себя поднять руку и посмотреть на ладонь. Получилось — не сразу, с некоторым усилием, но получилось — и снова безболезненно. Так, а теперь — подвигаем пальцами. Если получится и это, то…
Не получилось. Пальцы, как я ни старалась, невозможно было привести в движение — они не обладали возможностью двигаться и не имели шарниров. То, что я могу двигать конечностями только по шарнирам, я поняла уже давно. Значит, всё-таки, не сон. Забавно.
Что ж, будем думать¸ что делать дальше. Показывать ли Лексе свои способности и умения? Не думаю, что стоит. Оно и раньше-то казалось не самой лучшей идеей, таковой она осталась и сейчас.
Что у нас было вчера? Мы смотрели телевизор, генерал Метель обещал устроить противникам бурю. Потом пицца, черный ахес, день обновления, слащавые песенки о пяти минутах, истинное чудо, которое я когда либо видела в своей жизни и… и признание Лексы, что он возьмет меня с собой. Отказ говорить по телефону его девушки, ночной глупый донельзя разговор, а потом сон — один из старых, только с новым сюжетом. Может быть просто всё это — очень близко к жизни? Или всё, что ближе к жизни, касается чувств, ощущение, и прочего — это позволяет стать моей искре сильней? Ну, конечно же, как же я разу до этого не догадалась! Лекса дарил мне своё общения и, вместе с тем, я начинала жить — с каждым днем чуточку больше. Мир и реальность трещали под напором роста моей искры, а я приобретала способность чувствовать и видеть немногим больше, чем вчера. Но за один вечер мне удалось вырасти гораздо больше, чем во все дни до этого. Я вновь приподняла руку, чтобы посмотреть на свою ладонь. Кто знает, может быть когда-нибудь, я сумею ожить настолько, что смогу шевелить даже теми частями тела, в которых нет шарниров? Это было бы потрясающе!
Так, ладно, радоваться буду потом, сейчас же следует научиться кое-чему еще, а именно — ходить. Шаг назад у меня сделать получилось, и я даже не упала. Как насчет того, чтобы самостоятельно пройти некоторое расстояние?
А вот тут меня уже ждало разочарование. Притаилось, видимо, в потаенных уголках комнаты, чтобы настигнуть меня в самый ответственный момент. Я сумела переставить ногу, но не смогла удержать равновесие — это оказалось слишком тяжело и сложно. Я нелепо взмахнула руками — по крайней мере, я так думаю, что нелепо, а затем неуклюже плюхнулась на стол. Интересно, а если я дальше буду общаться с Лексой — научусь чувствовать боль? Это было бы не самым лучшим приобретением в моей жизни.
Волшебство, лежа вниз лицом, уткнувшись носом в лежащий на столе карандаш, подумала я. Ей-ей, самое что ни на есть настоящее волшебство. Как иначе еще можно объяснить то, что происходит со мной? Люди чувствуют, испытывают эмоции лишь потому, что у них есть то, что называют биохимией — слово выплыло из закромов памяти. Интересно, а где я могла его слышать? И как запомнила? Думать о том, что где-то внутри моей пластиковой головушки есть нечто похожее на мозг не приходилось. У меня ничего нет. Я оттолкнулась от пола обоими руками — немного неаккуратно, непривычно. Получится ли еще раз подняться? Кстати говоря о боли — то что я испытывала раньше, пытаясь двигаться, разве это была не боль? Значит, я могу чувствовать и её. Волшебство — мне хотелось растянуть рот не в улыбке — горькой ухмылке. Что же я на самом деле такое? Я приподнялась на четвереньки, не в силах встать на ноги. Усталость и дикая слабость решили прийти на смену боли. Что ж, могу сказать только одно — слабость гораздо приятней. Словно я сейчас развалюсь на столе, раскину руки в разные стороны, буду копировать пятиконечную звезду — и вот тогда-то на меня спустится благословенный отдых.
Я — аномалия. Не кукла, не оживший кусок пластика, не человечек. Как меня назвал Лекса. На самом деле я то, с чем так усердно борется служба ОНО. Не зря же тогда Черная куртка так смотрел на меня. А я чувствовала и боялась его взгляда — даже через солнцезащитные очки. Мне вспомнилось, как я хотела забиться в какой-нибудь угол, подальше, поглубже — лишь бы только он меня не видел. Словно это в самом деле могло меня спасти. Интересно, а сотрудника службы ОНО могут не допустить в частный номер гостиницы? Вряд ли. Я нашла в себе силы, чтобы повернуться в сторону двери — и вновь бухнулась на стол. Сейчас дверь откроется — и на пороге появится он. В стильных солнцезащитных, в черной куртке, драных джинсах. И будет жевать жвачку. Сквозняком до меня донесет запах дешевых сигарет и кофе, отдающего жженой резиной. И знаете что? Мне хочется жить, а сейчас я просто смеюсь над тем, что будет дальше. Нет, мне не все равно — просто я осознаю собственное бессилие в сложившейся ситуации. Я — аномалия. Какая разница, сколько пройдет дней, если рано или поздно ОНО доберется до меня? А, может, ему и не придется открывать дверь? Я вдруг вспомнила, как обращаясь в дым перетекал тот самый ОНОшник. Может быть, он точно такой же, как Юма? Может, сама Юма тоже служит в ОНО? С трудом просыпается по утрам, пьет невкусный кофе, нервно курит у входа в метро и ходит на работу? Но если всё так, то кто же такая Аюста?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
У меня всё смешалось в голове. Где же ты, Лекса? Приди сюда. ну пожалуйста, мне так тебя не хватает. Писатель не появлялся. Вопросы градом сыпались на мою бедовую голову, а я не знала, что делать. Только сейчас мне стало понятно, что вся моя жизнь до этого — те восемь дней, как я начала общаться с Лексой — это всего лишь агония. Судороги перед смертью, последний глоток воздуха для утопающего. Он дарит надежду, чтобы через мгновение оборвать её, утащить в пучину безнадеги. Лекса, мне нужен Лекса, прямо сейчас — как воздух. Не обрывайте надежду, ну пожалуйста…
Дверь и в самом деле открылась. Осторожно, словно боясь кого-то разбудить, щелкнули замком с той стороны. В ноздри мне ударил запах хлорки и мокрых тряпок. Уборщица, подумала я, застыв, притворяясь неживой. И неожиданно — это оказалось слишком сложно. Меня так и подмывало дернуть рукой, лечь чуточку поудобней, раздвинуть ноги чуть больше — чтобы не так плотно прилегали друг к дружке.
Это не Черная куртка и даже не уборщица. Лекса, на шапке которого блестели маленькие белые снежинки, лучезарно улыбался, часто моргал, словно готов вот-вот разрыдаться. В руках у него был какой-то пакет — и стеклянная. Малая бутыль ахеса. Такая же бесконечно черная, как и остальные, вот только покрывшаяся холодной испариной.
Я припомнила, каким он был вчера — уставшим, грустным, бесконечно одиноким — поздравили всё, кроме той, чьих теплых слов он ждал больше всего остального. Что же изменилось сегодня, что за праздник? Госпожа изволила протянуть изнеженную ручку к телефону и пару раз клацнуть по кнопкам, чтобы запоздало его поздравить? Отвращение к его избраннице росло внутри меня буйным цветом и мне вдруг стало неприятно. Неприятно, что он выбрал себе именно такую девушку.
— Договорились — вымолвил он, радостно сверкая глазами, тряся пакетом в руках. Не говорил, правда — шептал, словно не хотел распространяться о своей тайне в голос, боясь, что тогда она потеряет свою силу. Рот чуть приоткрыт, взъерошенные волосы, тяжело дышит, покачиваясь из стороны в сторону. Словно и не газировку только что пил, а, по крайней мере, водку. Я пригляделась к писателю получше — и усталость вдруг отступила, будто её и не было. Силы вернулись и я чуть не раскрыла собственную тайну. Я смотрела на него, ожидая объяснений, а он и не торопился, старательно стягивая сапоги. Талый снег вперемешку с грязью клочьями свисал с подошв, капал на зеленый ковер — плевать. Сегодня, казалось, ему можно было всё! Ахес то и дело норовил вылезти за пределы раскрытой бутыли, щедро пролиться на пол. Глоток, другой, третий — писатель, в расстегнутой куртке, мятом свитере, расстегнутой ширинкой и в одном носке напоминал мне комичного забулдыгу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Утвердили! — Лекса выдохнул, облегченно, словно старался как можно скорее избавиться от груза этого слова.
