силой зажмурившись, он цедит сквозь сжатые зубы:
— Уходи…
Я застываю посреди комнаты, слишком напуганная, чтобы подойти хоть на дюйм ближе. Почти не дыша.
Хочу извиниться за то, что он пострадал из-за меня, но из сотен слов, кружащих в голове, никак не могу выудить подходящие.
— Позволь тебе помочь, — прошу я. Несмотря на то, что меня бьет дрожь, на этот раз мой голос звучит уверенней.
— Где Джесс? — Голос же Ника огрубел после суток молчания и напоминает шуршание веток.
— Он уехал, но скоро вернется.
Ник молча ведёт меня взглядом, сверкая глазами в полутьме, и тут я замечаю, что его трясёт мелкой дрожью. Подушка под его головой насквозь промокла от пота, а сквозь рубашку просачиваются кровавые пятна.
Даже самая сильная регенерация не рассчитана на такие ранения. Внутри селится глупый страх, что стоит оставить его одного, и случится непоправимое.
— Что мне сделать?
— Только не ты, Ви… — умоляет Ник, пытаясь отвернуться, и диван стонет от резкого движения. Следом за ним стонет и Ник. Так, что у меня мороз идет по коже.
Я оглядываюсь в поисках аптечки. Благо, не приходится долго искать. Открытая, она лежит на столике рядом с диваном. Склонившись над ней, трясущимися пальцами я перебираю содержимое. Бинты, шприцы, какие-то незнакомые таблетки. Большая часть названий мне совершенно не знакома. Теперь даже я мечтаю о том, чтобы поскорее вернулся Джесс. Живот скручивает от беспомощности и страха. Как давно он уехал? Почему в этой душной комнате нет окон, а у меня с собой ни часов, ни телефона?
— Здесь есть какие-нибудь анальгетики? — спрашиваю я.
— Нет. Больше нет, — шепчет Ник, сжимая в кулаке край одеяла, и я замечаю, как по его щеке скатывается слеза. Он крепче зажмуривается, сжимая челюсти так, словно пытается изнутри уничтожить боль. — Уходи, Ви. — Тихий стон, усталая просьба.
Я обреченно опускаюсь на пол и шепчу:
— Почему?
— Потому что… потому что я не нуждаюсь в жалости. Особенно в твоей.
Я издаю нечто похожее на смешок. Наверное, это нервное.
— Какой же ты идиот, если до сих пор считаешь, что единственная причина, по которой я могу быть здесь, — жалость.
— А разве есть иная? — осторожно спрашивает он, не в состоянии со мной препираться, и мне вдруг становится ужасно стыдно.
Неужели я и впрямь вела себя как эгоистичная неблагодарная стерва, которая смогла бы оставить его бороться в одиночку? Особенно после всего, что мы перетерпели вместе.
Я сажусь рядом с диваном на корточки и, протягивая руку, убираю с его лба влажные волосы. Кожа под моими пальцами не просто горячая. Раскаленная. Надо бы измерить температуру. Хотя что толку? И так ясно, его организм на пределе.
— Там минимум четыре человека, которым не плевать. Так что хоть иногда позволь другим тебе помочь.
Ник притихает. Мы оба молчим.
Слышно лишь тяжёлое дыхание. Ник пытается пошевелиться, но каждый раз стонет от смены положения и на пару минут застывает, вероятно, надеясь, что так болеть будет меньше.
— Что мне сделать? — шепотом спрашиваю я, кончиками пальцев касаясь его ладони. Он поворачивает голову, на мгновение останавливая на мне взгляд. Хочется верить, что промелькнувшая в нем просьба не оставлять его мне не привиделась, потому что сердце вдруг отвечает волнительным трепетом. — Позвать кого-нибудь из парней? — спрашиваю я.
— Не надо…
Я присаживаюсь на край дивана, чуть отодвинув подушку, и глажу его по голове, как ребенка, успокаивая. Не ожидая, что он смягчится, надеясь лишь на то, что ему станет хоть чуточку менее больно.
Ник закрывает глаза. Тусклый красноватый свет подсвечивает его лицо, на котором друг на друга накладываются ссадины. Они разделяются на висках, встречаются у переносицы, переплетаются с синяками на скулах, смешивая красные и фиолетово-жёлтые краски, как на картине. Я стараюсь не задевать их пальцами.
— Я с тобой посижу. Совсем немного, так что ты не успеешь сгореть со стыда, — шепчу я. Теперь, когда Ник перестал буравить меня ненавидящим взглядом, говорить стало гораздо проще.
Ник пытается улыбнуться, но выходит с трудом.
Ведомая неизвестными мне инстинктами, я осторожно пристраиваюсь рядом, стараясь удержаться на клочке свободного места и беру за руку. Ник сжимает мою ладонь в ответ.
Я знаю, что в эту секунду ему плевать на то, кто с ним рядом. Лишь бы нашёлся человек, готовый забрать хоть часть его боли. И я начинаю рассказывать обо всем, что случилось, пока его не было. Грустные истории и забавные, путаные и логически хромающие, больше похожие на мои сны. Я говорю и говорю, и не могу остановиться. Тихо, медленно, шепотом. О том, как Шон впервые разбил будильник, и Арт поставил рекорд по количеству шуток, которые умудрился придумать на эту тему. О нашей новой машине, в которой неделю пахло протухшим сыром, и как мы отправили ее на мойку, специально не закрыв двери.
Ник молча слушает, уткнувшись взглядом в красноватые тени на стенах комнаты. Даже его рваное дыхание, кажется, успокаивается.
В сознании вдруг всплывают сцены наших ежедневных стычек. Все это происходило будто в другой жизни. Сколько их уже было, тех жизней, и в каждой мы пересекались, словно частичка меня попала в него, а его в меня. И этому не отыскать объяснения. Что бы не происходило вокруг, они друг к другу тянутся. Как друзья, как враги, как части чего-то целого. Сердцами, словно осколками звёзд, раз за разом попадая на одну и ту же орбиту.
Я пыталась сопротивляться, когда убедила себя и всех остальных, что Ник предатель, но все равно не смогла от него избавиться. При каждой удобной возможности показывала, что он — последний человек, с кем мне хотелось бы разговаривать. Вот только оказалось, ошибалась.
Спустя некоторое время Ник проваливается в сон. Не знаю, хорошо это или плохо, но надеюсь, что так для него легче. Я провожу ладонью по горячей щеке, на которой отросла темная щетина, и оборачиваюсь, услышав из коридора хлопок двери. Наверное, Джесс вернулся. Словно вор, встаю с дивана и крадусь к выходу.
В общей спальне шумно. Пока меня не
