сосредоточились на крепких сапогах и сухих портянках. Больше ни о чем не хотелось думать.
Вместе с Богдановым и еще несколькими офицерами я догнал капитана Кулиша — заместителя командира батальона, в состав которого нас передали на период следования к месту переформировки. Завели с ним довольно шумный разговор о замене обуви. Всем нам хотелось тут же снять и забросить к чертям опостылевшие валенки и получить сапоги, на худой конец — ботинки. Заместитель комбата попробовал отшутиться. Кивнул на разбухшие валенки Богданова.
— Как автобусы!
Сам он был в сапогах. Рядом с ним стояла санинструктор батальона — тоже в аккуратных сапожках. И она не могла сдержать улыбки, глядя на нашу обувь. Нас это разозлило. В конце концов заместитель комбата пообещал выдать нам ботинки с обмотками, но никак не раньше следующего дня.
— Нет у меня сейчас ничего, — развел он руками. — Нет, понимаете?!
На ночь полк расположился в попутной рощице. Начали строить шалаши, запылали костры. Все усаживались вокруг них, сушили над огнем портянки, дымили махоркой.
Капитан Богданов отозвал меня в сторону и предложил переночевать в армейском госпитале, который, по его расчетам, располагался километрах в трех от нас, в большой деревне. Я сразу согласился. Прихватили с собою еще двоих — Леонида Куренкова и Федора Морчуна. Они, как и мы, были пока «без войска», в полковом резерве.
«Дипломатические» переговоры в госпитале были поручены Морчуну: он недавно лечился здесь и имел знакомства среди сестер. Нашлась знакомая и у Богданова. Она приветливо встретила нас на крыльце одной из хат. У нее был ласковый голос — не говорила, а ворковала. Мы же как‑то сразу сконфузились перед ней в мокрых наших валенках и полушубках, испускавших густой кислый запах, забивавший все ароматы весны.
— Соня, — обратился к ней Богданов, — пусти бедных странников переночевать. Иначе мы замерзнем в лесу.
— Только тихо, — погрозила ему Соня пальчиком.
— Будем немы, как рыбы, — заверил Леонид. — Можем даже выдать себя за глухих и немых после контузии. Сойдет?..
Соня нырнула на несколько минут в хату и, вернувшись, стала шепотом инструктировать нас:
— Значит, так… Зайдете потихоньку вместе со мною, вроде бы вы выздоравливающие, переведенные на ночь из другой палаты. Я вам покажу койки. На них и располагайтесь до утреннего обхода врача. Перед обходом чтобы и след ваш простыл!
— Уйдем с первыми петухами, — пообещал Богданов.
— А их нет в деревне.
— У нас есть одни часы на четверых. Федя, покажи.
Морчун с гордостью обнажил запястье левой руки.
Хата, в которую провела нас Соня, была сплошь заставлена койками. Мы молча стали раздеваться у пустых коек.
— Откуда вы, братцы? Из каких частей? Из каких краев? — посыпались на нас вопросы, как только Соня прикрыла за собой дверь.
Мы давали уклончивые ответы, старались не подвести Соню.
И все‑таки подвели: заспались в теплой хате, не ушли пораньше.
Нас разбудила уже другая сестра, раздававшая раненым градусники. Я вскрикнул от неожиданности:
— Капа!
— Алеша? Ты ранен?
Она держала наготове градусник и смотрела на меня непонимающе. А я и мои друзья, в свщо очередь, молча пялили глаза на нее. Дежурному врачу все же сознались, почему оказались здесь. Поблагодарили за ночлег и умоляли не наказывать Сошо. Врач промолчал, занялся ранеными.
Когда мы уже отошли от хаты, Капа догнала нас и вручила мне листок бумаги, похожий на рецепт. Там было написано: «Кухне! Накормить завтраком четырех человек». И неразборчивая подпись врача.
— В мире не без добрых людей, — констатировал Богданов. — Скажите доктору, — обратился он к Капе, — что мы никогда его не забудем. И Соне спасибо еще раз. Дай ей бог хорошего жениха! И вам тоже…
Мне хотелось поговорить с Капой, вспомнить Петра, но на ходу разговор не получился. Она просила написать ей, где я буду, назвала свою полевую почту.
— Ну, поцелуй се в щечку, — подсказывал мне Богданов.
Целовать Капу на виду у всех я постеснялся.
Полк мы догнали быстро: попалась попутная полуторка. До вечера шли строем по разбитому шоссе. В железнодорожном поселке, где остановились, все жилые помещения оказались уже занятыми. Устроились в бане, там и блаженствовали трое суток, ожидая эшелон.
По вечерам в темноте коротали время в разговорах.
— Кто из вас бывал в Ленинграде? — спросил как‑то Богданов.
Оказалось, что никто там не был, кроме меня. Да и я лишь проездом.
— Приглашаю всех в Ленинград после войны. Будете моими гостями. Пароль: «Явился по приглашению, полученному в бане». Покажу вам Ленинград. Я в нем родился, вырос и знаю каждый камень. А ленинградские камни — это история. Каждый дом, каждая улица — тоже история. По случаю вашего приезда я надену темно — синий костюм. Под костюм — белую рубашку и галстук в горошек. Конечно, не забуду привинтить свой фронтовой орден — Красную Звезду. Представляете? Боевая Красная Звезда на строгом темно — синем костюме!.. Пойдем мы с вами по Невскому, а потом по набережной Невы…
— Мечтал солдат в окопе вернуться в край родной… — произнес вслух лейтенант, сочинявший тайком стихи. Он никому их не показывал, никому не читал, но все мы знали, что он стихотворец.
— Без мечты жизнь слишком буднична, — отозвался Богданов. — Ты тоже не был в Ленинграде?
— Нет.
— Приезжай. С тобою мы вдвоем погуляем по городу, когда наступят белые ночи. Помечтаем вместе. Я люблю поэтов — они все мечтатели…
На утро нам подали эшелон.
20
Старый паровоз, надрываясь на подъемах, тащил длинную вереницу скрипучих теплушек. Мы ехали в тыл уже третий день. Никто не знал точно пункта назначения. Поговаривали, что будем выгружаться где‑то под Рязанью.
На московской окружной железной дороге эшелон загнали в тупик. Это означало, что придется постоять здесь не один день. У всех появилось желание побывать в столице, но последовало распоряжение: далеко не отлучаться. Вводились в действия все положения устава внутренней службы — с дежурствами, дневальными, вечерними поверками.
Чуть осмотревшись, мы потянулись в прилегавший вплотную к железнодорожным путям малолюдный рабочий поселок. После болот и лесов Приильменья он показался нам прямо‑таки райским уголком. О чем‑то далеком, неизъяснимо прекрасном напоминали своей негромкой перекличкой паровозы и ритмичный, то нарастающий, то постепенно замирающий перестук колес многочисленных поездов.
Пригревало мартовское солнце. Разгуливать по поселку в полушубках и валенках было жарковато. Сведущие люди утверждали, что, появись мы в таком виде на улицах Москвы, нас сразу же задержит комендантский патруль, Капитан Новиков возмущался:
— Мы же фронтовики. Мундиров нам не выдают. Гимнастерка «хабэ», полушубок и валенки — весь наш наряд.
Куренков подливал масла в огонь:
— Фронтовики, товарищ капитан, — находка для столичного патруля.
— Что это за патруль, который не задержит ни одного служивого, — вторил Куренкову капитан Богданов. — Надо службу знать, братцы, и входить в положение ближних.
Шутки шутками, а после этих разговоров ехать в Москву отваживались немногие. Даже капитан Новиков выжидал, пока вернутся первые смельчаки. А ему‑то очень хотелось посетить одну москвичку, некую Надежду Владимировну. Он переписывался с ней больше года и частенько получал из Москвы вместе с письмами вышитые носовые платочки.
У Куренкова в Москве была родная сестра, врач районной поликлиники. Он тоже ломал голову над тем, как бы повидаться с нею. И однажды, когда мы вдвоем прогуливались по поселку, вдруг решился:
— Будь, что будет. Съезжу. Приглашаю и тебя за компанию.
Я согласился. Во второй половине дня мы укатили на попутной машине. Расспросили у шофера, как лучше добраться до нужной нам поликлиники, минуя центр города.
Он извинился, что не может доставить нас прямо к поликлинике — велик крюк! — и подсказал, где удобнее пересесть на трамваи.
В трамвае мы почувствовали себя не очень уютно: на любой из остановок могли появиться комендантские патрули. Я уткнулся в окно и с преувеличенным вниманием рассматривал московские улицы. Куренков чутко прислушивался к объявлениям кондукторши, стараясь не пропустить нужную нам остановку. Сошли мы недалеко от вокзала на довольно оживленном перекрестке. Прохожие охотно растолковали, как пройти в переулок, где располагалась поликлиника.
— Только бы добраться до переулка, а там считай, что мы у себя дома, — подбадривал меня Леонид.
Для этого требовалось перейти на противоположную сторону улицы. Перешли. Остановились на углу, посмотрели на табличку с названием переулка и в этот момент услышали:
— Товарищи офицеры, предъявите ваши документы!
