нас вряд ли что-то получится.
Я плохо сплю в первую ночь, потому что не привыкла к жесткому. Ворочаюсь с боку на бок и прислушиваюсь к звукам. Время от времени слышен козий колокольчик, и для меня в эту безмолвную ночь он звучит почти как церковный колокол. Вдалеке воет какой-то зверь. Затем я слышу возню в колючих зарослях. Кто-то или что-то ищет вход на нашу территорию. Сердце стучит у самого горла, я прислушиваюсь, напрягшись, как струна. Шаги. Лежа, перевожу взгляд на вход и вижу две черные тени ног и два наконечника копий. Через мгновение мужской голос произносит: «Supa Moran!» Я толкаю Лкетингу в бок: «Милый, там кто-то есть». Он невнятно что-то бормочет и пару секунд недовольно смотрит на меня. «Снаружи кто-то есть», – взволнованно повторяю я. Снова раздается голос: «Moran Supa!» Затем пришельцы обмениваются еще парой фраз, и тени у входа исчезают. «Что это было?» – спрашиваю я. Эти люди, объясняет Лкетинга, тоже воины, они хотели переночевать, что обычно не проблема, но поскольку здесь я, это невозможно. Они поищут ночлега в другой хижине. Я должна снова заснуть.
Солнце встает в шесть утра, и вместе с ним просыпаются животные и люди. Козы громко блеют, желая выбраться из загона. Везде слышны голоса. Место, где спала мать, пустует. Мы встаем и пьем чай. Чаепитие становится пыткой, так как мухи тоже просыпаются с утренним солнцем. Когда я ставлю чашку на землю, тучи мух сразу, жужжа, облепляют ее край. Они с тяжелым гулом роятся вокруг моей головы. Сагуна, кажется, почти не замечает их, хотя они в огромном количестве ползают по ее лицу. Я спрашиваю Лкетингу, откуда здесь столько мух. Он указывает на козий помет, скопившийся за ночь. Дневная жара подсушивает его, и тогда мух становится меньше. Вот почему прошлой ночью они не были так ощутимы. Лкетинга смеется, говоря, что это только начало. Вот когда вернутся коровы, будет куда веселее, потому что их молоко привлекает миллионы мух. Но еще страшнее мух комары, которые появляются после дождя.
После чая я хочу пойти на реку помыться. Захватив мыло, полотенце и свежее белье, мы отправляемся в путь. Лкетинга несет только желтую канистру для маминого чая. Мы проходим около километра по узкой тропинке к широкому руслу реки, которое вчера мы с Томом проезжали на машине. Слева и справа по берегам растут большие пышные деревья, но воды не видно. Мы идем по пересохшему руслу, пока за поворотом не появляются скалы. Здесь из песка бьет небольшой родник.
Мы здесь не одни. Рядом с ручейком какие-то девушки выкопали ямку в песке и терпеливо наполняют канистры питьевой водой с помощью кружки. При виде моего воина они стыдливо опускают головы и продолжают, хихикая, заниматься своим делом. В двадцати ярдах у ручья стоит группа обнаженных воинов. Они моют друг друга. Их набедренные повязки сушатся на теплых камнях. Мой вид заставляет их замолчать, но их нагота для них явно не проблема. Лкетинга останавливается и заговаривает с ними. Некоторые откровенно меня разглядывают, и вскоре я уже не знаю, куда девать глаза. Так много голых мужчин я никогда не видела. Их стройные изящные тела красиво блестят на утреннем солнце.
Я толком не знаю, как себя вести в этой странной ситуации, поэтому иду дальше и через несколько метров сажусь у слабо текущей воды, чтобы сполоснуть ноги. Ко мне подходит Лкетинга и говорит: «Коринна, женщинам здесь мыться нельзя! Иди за мной». Миновав еще одну излучину речного русла, мы скрываемся из виду. Здесь Лкетинга раздевается и принимается мыться. Когда я начинаю снимать одежду, он в ужасе смотрит на меня: «Нет, Коринна, это нехорошо!» – «Почему?» – спрашиваю я. – Мне что же, мыться в футболке и юбке?» Он объясняет, что я не могу оголять ноги – это аморально. Мы спорим, и наконец я одерживаю верх. Раздевшись догола, встаю на колени у воды и тщательно моюсь. Лкетинга намыливает мне спину и волосы, озираясь по сторонам, чтобы убедиться, что никто за нами не наблюдает.
Ритуал омовения длится около двух часов. Потом мы возвращаемся домой. У реки уже полно народу. Некоторые женщины моют головы и ноги, другие выкапывают ямы, чтобы напоить коз, третьи терпеливо наполняют емкости водой. Лкетинга тоже ставит свою маленькую канистру, которую девушка тут же наполняет.
Потом мы прогуливаемся по деревне – мне хочется узнать, есть ли тут магазины. В качестве таковых имеются три квадратные глиняные хижины. Лкетинга разговаривает с их владельцами. Все они сомалийцы. Здесь ничего не купить, кроме чайной заварки и банок с жиром «Кимбо». Самая счастливая наша находка – кило риса. Когда торговец упаковывает его для нас, я обнаруживаю, что зерна покрыты маленькими черными жучками. «Нет, – говорю я, – покорно благодарю!» Торговец с досадой забирает товар обратно. Таким образом, есть нам нечего.
Несколько женщин сидят под деревом и предлагают купить коровье молоко из калебас. Что ж, хотя бы молоко. За несколько монет берем две полные тыквы, это примерно литр. Мать рада такому количеству. Мы завариваем чай, а Сагуне достается целая чашка молока. Она счастлива.
Лкетинга и мать обсуждают сложившуюся ситуацию. Действительно интересно, что здесь едят. Иногда миссия привозит килограмм кукурузной муки для стариков, но пока и этим не пахнет. Лкетинга решает вечером зарезать козу, как только стадо придет домой. Ошеломленная новыми впечатлениями, я еще не успела проголодаться.
Остаток дня мы проводим в хижине, а мать беседует с другими женщинами под большим деревом. Наконец-то мы можем по-настоящему любить друг друга. Конспирации ради я не раздеваюсь полностью – сейчас светло, и в любой момент кто-нибудь может войти. В этот день мы занимаемся любовью несколько раз. До сих пор не могу привыкнуть, что это так быстро заканчивается, а потом возобновляется после небольшого перерыва. Но меня это уже не беспокоит – я своего не упускаю. Я счастлива с Лкетингой.
Вечером домой возвращаются козы, а с ними старший брат Лкетинги, отец Сагуны. Между ним и матерью завязывается довольно напряженный разговор, во время которого он время от времени бросает в мою сторону дикие взгляды. Позже я спросила об этом у Лкетинги. Он пояснил, что его брат, оказывается, очень тревожится о моем здоровье. Еще бы, скоро ведь явится местный шериф и спросит, почему в хижине живет белая женщина – это же не считается нормой. Через два-три дня во всем округе узнают, что я здесь, и к нам обязательно наведаются. Если бы со мной что-нибудь случилось, приехала бы даже полиция, а такого никогда не происходило за всю
