участвовать в этой ярмарке.
Между тем туристы постоянно приглашают меня в бар. Пары раз мне довольно – торговля идет еще веселее. Лкетинга сидит на корточках у стойки с двумя немцами, я время от времени оглядываюсь, но мне видны только их спины. Некоторое время спустя подхожу к ним и вдруг вижу, что Лкетинга с пивом. Я удивлена, потому что, как я уже говорила, воинам алкоголь запрещен. Бывает, что масаи с побережья выпивают, но Лкетинга недавно приехал из района Самбуру и, конечно, не привык к алкоголю. Озабоченно спрашиваю: «Милый, зачем ты пьешь?» Он смеется в ответ: «Эти ребята меня пригласили». Я говорю немцам, чтобы они немедленно прекратили угощать его, он, мол, непривычен к алкоголю. Они извиняются и успокаивают меня, говоря, что Лкетинга выпил всего три бутылки. Дай бог, чтобы все было в порядке.
Распродажа между тем подходит к концу, мы собираем оставшийся товар. Возле отеля масаи делят барыши. Я голодна, измучена жарой и тем, что все время на ногах. Мне очень хочется домой. Лкетинга – слегка под мухой, но очень счастливый – решает пойти с товарищами перекусить в Укунду. В конце концов, говорит он, мы сегодня отлично поторговали, все при деньгах. Я не возражаю и, слегка разочарованная, плетусь одна в деревню.
Это было большой ошибкой, как я узнала позже. Срок действия моей визы истекает через пять дней. По дороге домой я вдруг вспоминаю об этом, и позднее мы с Лкетингой решим вместе отправиться в Найроби. Я боюсь долгого пути, но еще больше боюсь кенийских властей. «Все будет хорошо», – успокаиваю я себя и открываю дверь в наш домик. Я готовлю себе рис с помидорами – это все нашлось на кухне. В деревне очень тихо.
Я заметила, что с тех пор как я вернулась с Лкетингой, в нашем доме почти не было гостей. Сейчас я немного скучаю, потому что вечера, когда мы играли в карты, всегда были веселыми. Присциллы тоже нет дома, поэтому я ложусь на кровать и пишу письмо маме. Я рассказываю о мирной и спокойной жизни, которую мы сейчас ведем, и пишу, что счастлива.
Уже десять вечера, а Лкетинги нет. Я начинаю нервничать, но песня сверчков меня убаюкивает. Около полуночи дверь распахивается. На пороге мой масаи. Сначала он смотрит на меня, затем обводит взглядом комнату. Выглядит он нерадостно. Жует мираа. В ответ на мое приветствие спрашивает: «Кто здесь был?» – «Никто», – говорю я, но сердце стучит. Он утверждает, что видел, как только что кто-то вышел из дома. Я сердито возражаю, что в доме никого не было, а он, все еще стоя в дверях, заявляет, что знает, что у меня есть любовник. Вот так раз! Я сижу в постели и сердито смотрю на него: «Как тебе пришла в голову такая безумная мысль?» В Укунде ему сказали, что каждый вечер к нам с Присциллой заходили воины масаи и оставались до поздней ночи. Он говорит, что все женщины одинаковы, и я ничем не отличаюсь от них.
Я глубоко задета его словами и не понимаю, что происходит. Я наконец нашла его, мы провели вместе две замечательных недели, и теперь вдруг такой поворот. Пиво и мираа, должно быть, совсем лишили его рассудка. Чтобы не зарыдать, спрашиваю, не хочет ли он чаю. Он проходит и садится на кровать. Дрожащими руками я разжигаю огонь и стараюсь быть как можно спокойнее. Он спрашивает, где Присцилла. Этого я не знаю, в ее доме темно. Лкетинга говорит со смешком: «Может быть, она пошла на Bush Baby Disco, чтобы поискать себе белого парня?» Я чуть не прыскаю от смеха, представив фигуру Присциллы. Тем не менее предпочитаю помалкивать.
Мы пьем чай, и я осторожно спрашиваю, все ли с ним в порядке. Он говорит, что, кроме того что его сердце колотится и кровь кипит, все окей. Я пытаюсь интерпретировать эти слова и все равно не могу ничего понять. Лкетинга то бродит по дому, то выходит на улицу и бегает по деревне. Затем стоит в углу, жуя свою траву. Он выглядит взволнованным и беспокойным. Как ему помочь? Я уверена, что эта мираа не так уж и полезна для него, но не могу же я просто взять и забрать ее!
Через два часа Лкетинга наконец все сжевал, и я надеюсь, что он заснет, а завтра весь этот кошмар закончится. Он и правда ложится, но по-прежнему беспокоен. Я не осмеливаюсь прикоснуться к нему – вместо этого прижимаюсь к стене, радуясь, что кровать такая большая. Через некоторое время он вскакивает и говорит, что не может спать со мной в одной постели. Дескать, кровь его дико кипит, и он думает, что голова вот-вот лопнет. Он хочет пройтись. Я в отчаянии: «Милый, куда ты пойдешь?» Он говорит, что переночует у кого-нибудь из воинов.
Я остаюсь одна. Я подавлена и вместе с тем жутко зла. Надо думать, ему хорошо промыли мозги в Укунде?
Ночь бесконечна. Лкетинга больше не приходит. Я не знаю, где он.
Больной на всю голову
При первых лучах солнца я встаю в полном изнеможении. Брызгаю водой на опухшее лицо. Затем иду в домик Присциллы. Он не заперт, значит, хозяйка дома. Стучу и тихонько зову: «Это Коринна, пожалуйста, открой. У меня большая проблема!» Присцилла открывает сонная и осоловело смотрит на меня. «Где Лкетинга?» – спрашивает она. Сдерживая слезы, я все ей рассказываю. Она внимательно слушает, одеваясь, и просит подождать, пока она сходит к масаи, чтобы посмотреть, что там и как. Возвратившись через десять минут, она говорит, что надо ждать. Его нет, он там тоже не смог спать и убежал. Он обязательно придет, в противном случае его пойдут искать. «И что он забыл там, куда убежал?» – в отчаянии спрашиваю я. Без сомнения, пиво и мираа послужили причиной душевного расстройства. Следует запастись терпением.
Но Лкетинга не появляется. Я возвращаюсь в нашу хижину и жду.
Часов в десять два воина приводят Лкетингу. Он едва жив. Его руки беспомощно лежат на их плечах. Воины затаскивают его в дом, кладут на кровать. Идет оживленный разговор, и меня бесит, что я ничего не понимаю. Он лежит, безразлично глядя в потолок. Я говорю с ним, однако он меня явно не узнает. Лкетинга смотрит сквозь меня, его тело покрыто испариной. Я на грани паники, потому что не могу ничего понять. Воины тоже в растерянности. Его нашли в лесу, под деревом, и говорят, что он был совершенно не в себе. Я спрашиваю Присциллу, не вызвать
