Неподалёку от «центра дрессировки» нашла ночной клуб. После заката он превращался в «логово порока», днём — в закусочную. В полутьме подавали отвратительную пережаренную картошку и выдохшееся пиво. Но за месяц обедов в логове, не встретила там никого живого, кроме сонного бармена-официанта и теней-охранников. К тому же там легче всего было позаимствовать Wi-Fi — поплавать в Средиземном море в сети.
Столкнулась с ней на пороге клуба: на вид лет шестнадцать, полупрозрачная кожа с синими венками, серые невинные глаза и огромный живот — месяц седьмой не меньше.
— Пожалуйста, мне очень нужны деньги! — прошептала она.
Парень бросил, родители отказались, на работу беременную никто не возьмёт, никто не поможет. Мне тоже никто ни в чём не помог. Ни разу. Только били, а если любили, то издалека, не пытаясь понять. Как могла, скрывала свои «неудачи» от родителей и зарабатывала на крышу над головой: невыносимо жить бок о бок с людьми, которые всё отдадут ради твоего счастья. А ты не знаешь, где его искать, и гримируешь отчаяние вымученной улыбкой. Нужен свой угол: выпустить меланхолию наружу, снять маску. И сидеть часами с сигаретой, тоскливо уставившись в стену, не прячась и никого не расстраивая. Тяжелее всего в жизни быть собой, никому не подражая и не угождая.
— Вот, возьмите всё, что есть в кошельке.
— Все-все деньги? А вы? — бледные пальчики воровато нырнули в кошелёк, жаль, не успела протянуть ей сама — невежливо.
— Расплачусь за обед карточкой.
Минут через сорок на улице у входной двери клуба — плотное кольцо людей. На краю тротуара мигала машина «Скорой помощи». Суетились врачи. «Передозировка», — повторяли в толпе. В проёме меж плеч впередистоящих увидела маленькие ножки в сандалиях, бурые пятна крови на асфальте. Или — господи, пожалуйста! — машинного масла? Подошла ближе: белая футболка натянута на животе, вот-вот лопнет, как воздушный шар. «Удастся спасти ребёнка?» — спрашивали люди. «А толку? Прирождённый наркоман», — отвечали другие. Наркотики продаёт охрана клуба. Слишком большая доза. На мои деньги. Я виновата. Не надо было… Но кто мог знать? Мысли веером в голове. Сложить бы его, убрать подальше. Никогда не умела анализировать ситуацию, никому не смогла помочь. Но хотела! Правда хотела.
— А вам что надо? Прекратите, наконец, пялиться!
Это случилось у меня во дворе. Пожилая женщина катила инвалидную коляску через дорогу от детской площадки к дому. Позади пристроился чёрный джип и нетерпеливо сигналил. Женщина, не оглядываясь, поспешила убраться с дороги, но в коляске — взрослый мужчина, тяжёлый. Таких сыновей возят на себе всю жизнь. Джип чуть дёрнулся вперёд, и скорченное тело неуклюже вывалилось из коляски на асфальт. Крик, плач, истерика. Водитель нервно хлопнул дверью машины, помог поднять инвалида, усадить обратно в коляску. Женщина не переставала причитать.
— Мадам, ну что вы? Он не ушибся, не разбился. Я сигналил. Вы не оборачивались и шли очень медленно, а мне некогда ждать, опаздываю на встречу, срезал по дворам… Подтолкнул вас чуть-чуть и всё. У меня дорогая машина, короткий тормозной путь, АБС, безопаснее не бывает.
Джип уехал. Женщина ощупывала, нет, не сына — коляску, и плакала.
— Спица погнута, рычаг сломался. Где чинить? На какие деньги? За какие грехи мне это?
Отец «неудавшегося» ребёнка тоже, наверно, не понял за какие грехи и бросил их. Сына нельзя надолго оставлять одного в доме, живут вдвоём на его пенсию по инвалидности. Нищета, стыд, унижение, щёлочь вины. А ещё эти взгляды — мельком на улицах. Люди жалеют свысока.
— Хватит на нас смотреть! Уходите! — закричала на меня.
Я испугалась и ушла. Никогда не знала, что нужно делать. Спасалась бегством. Поскорее запереть дверь квартиры и не видеть, не слышать, не думать, не страдать. Воображала, что кухню свою ношу с собой. Как стеклянный куб, защитную оболочку. Иногда получалось всех изолировать. Иногда стены рушились.
— Вас не учили вежливости? Отвечать, когда к вам обращаются?
— Я не в суде.
В полупустом кафе на занятый мной столик непременно посягала улыбка Чеширского кота. Обтекала селёдочным жиром, хотелось вскочить и бежать домой — отмыться. Дустовым мылом. Сдирать слой за слоем склизкую кожу «ёршиком» вместо мочалки, глядя, как вода под ногами в душе окрашивается алым. Есть такие люди на свете: состоят из одной части тела. Мой одноклассник как-то решил «освободиться» от остальных по принципу бесполезности. «Зачем мне ноги? В школу ходить? — спрашивал он. — А руки? Писать сочинения?». Рот и желудок были сразу исключены: зачем трудиться на унитаз? В итоге, вспомнив о смысле бытия, «сохранил» себе лишь член. А улыбка хуже члена, обладатели уверены: за неё платят и отдаются, не нужно ни любить, ни работать.
— Неужели нам не о чем поговорить друг с другом?
— Если не возражаете, я побуду одна.
— Возражаю. Никто не должен быть один. Как вас зовут? Чем вы занимаетесь?
— Пишу статьи о кино. И сейчас мне необходимо сосредоточиться.
— А я — актёр.
Кино распахнуло передо мной «дверь в лето», избавило от офисной тюрьмы, но не от людей вокруг. Мечтала о плаще-невидимке, а жила по ту сторону экранов кинозала и Internet Explorer.
— Большинство актёров — лицемерные сволочи.
Конечно, я солгала. Актёры трагедий заканчивали дни в психиатрических клиниках или выбирали смерть своего героя. Прочла много биографий. Но в тот раз передо мной сидел не актёр, а лицемерная сволочь из учеников «Курсов сценического мастерства для жизни». Узнала соседа снизу, его кобель изуродовал мне ладонь. Столкнувшись с ним в подъезде, из-за страха и боли запомнила пасть собаки и свой непроизвольный, беспомощный жест защиты.
— Вы не любите людей!
— И собак тоже.
Была бы нормальной, один звонок и пса усыпили бы. Но странная вера в то, что всегда и во всём виноваты люди, помешала набрать заветный номер.
— Теперь узнаю вас. Кошатница!
Разглядел повязку и царапины Луны на сгибе локтя.
— Гм… А кошка ваша — жалкое существо. Как и вы сами. Типичная жертва.
Есть такие люди на свете: каждый норовит ударить их побольнее.
«В этом сне Ульвиг убил бы тебя, если бы я не вызвала ветер», — сказала Маугли в то неприкаянное утро в Альпах. Неправда! Ты появился, когда мой мир уже был разрушен, а я проваливалась в небытие. И сейчас помню: жить больно. Ты же метнул мне меч и рассёк им мой хаос, моё безмолвие. Заслонил, заполнил, заменил собой целый мир. И обращался со мной так же жестоко. Ты был воином и палачом. Наказанием за то, что предала жизнь, уйдя в свои сны. Я и не ждала от тебя иного.
«Все мы жертвы или палачи и выбираем эти роли по собственному желанию. Только маркиз де Сад и Достоевский хорошо это поняли», — сказала в интервью Лилиана Кавани, режиссёр фильма «Ночной портье»[73]. Честный фильм, один из лучших о войне. Я смотрела много кинолент о войне. Война обнажает людей, спускает с цепи спящего внутри зверя. «Поколение второй мировой народилось после амнистии в Аду. А как иначе объяснить захлестнувшие мир безумие и жестокость, эпидемию чёрной магии и дьявольских культов?» — распространённый мистический взгляд на историю. Чушь! Все войны одинаково уродливы и беспощадны, они проявляют негативы: в мирное время человек не знает, на что способен. Потребительский мир — завуалированный концлагерь, призрак войны, пожирающий не тела, но души. Время рабства и слепого цинизма. Пресыщение ведёт к безумию и к новой войне. Круг замкнут.
А любовь соткана из той же материи, что и война. Первобытные инстинкты. Прыжок в неизвестность. Очищающие языки пламени: войди в огонь, как в реку, и не вернёшься, не увидишь берега. Кто сказал, что любовь — забота и нежность? Всё, что не ранит, — ненастоящее. Звала её и боялась. Думала, она — бескрайнее море, никогда не кончится. Нюхала горький ветер битвы, предвкушая освобождение и полёт, один вдох на двоих, один выдох. Но она вышла из твоих волос, как Афродита из пены, когда гладила тебя по голове под звуки систра. Маленькая хрупкая девочка. Золотой песок сыпался, солнечный тростник шелестел на ветру. Смотрела на нас и ждала, когда накормим собой. Мы не замечали её, были заняты: вели войны, спасали свои миры. А она стояла на платформе поезда и ждала, голодала и плакала. Когда поднесла тебе чашу с вином, эта девочка оседлала тень волка, уехала верхом на твоей лесной душе, забрала с собой твою силу и мою радость. И теперь наши поезда из жизни в жизнь мчатся в одну сторону — к той платформе, где убили её. Всякий раз будем возвращаться, чтобы стать врагами и вновь потерять друг друга. И никто этого не изменит, если не сможем отыскать мост, пока не погаснет северный ветер.
— В первом рождении я была благородной жрицей. Но пожертвовала любимым ради власти над фараоном, ради роскоши египетских дворцов и храмов. С тех пор из жизни в жизнь падала всё ниже и ниже. Плохо помню другие, но последняя была жалкой, не жизнью — подобием. Вряд ли мои сны, моя память чего-то стоят.
