тишина. В глазах Павла я заметила проблеск тревоги, но он поднялся и, обращаясь ко всем, твердо сказал:
– Да, возможно, Женя права и они в курсе. Да, могут возникнуть серьезные трудности. Но по большому счету, это ничего не меняет, потому что мы предусмотрели и такой ход событий. Мы готовы выступить. Мы проведем акцию в назначенный день, как было запланировано. Мы просто скорректируем кое-какие действия. Друзья, предупредите своих, я свяжусь с людьми в Столице. Они в свою очередь поставят в известность штабы в других городах. Все согласны действовать?
– Да, конечно. Назад пути нет. Мы готовы, – разнеслось по комнате.
– Отлично, – резюмировал Гольский. – А сейчас будем расходиться. Капитан, проводите Сашу до условленного места.
– Хорошо, – коротко ответил моповец.
– Серега, Женя, отправляйтесь к берегу и ждите меня там. А я провожу остальных.
17.
Нырков и я покинули домик егеря первыми, хотя у меня сложилось впечатление, что Паша специально выпроводил меня с собрания, незаметно поручив Сереге сопровождать меня. И я не обиделась. Я хорошо понимала, что людям надо было обсудить новую информацию, поступившую от меня. Когда мы отошли от избушки на некоторое расстояние, я задала вопрос, который мучал меня на протяжении всего собрания единомышленников Гольского:
– Сергей, а почему вы пригласили меня на эту встречу? Зачем?
– Мы хотим, чтобы ты рассказала обо всем происходящем в Элитарии в ваших СМИ. Паша заверил нас в том, что тебе можно доверять и что ты очень честный человек. Он заметил, как болезненно ты реагируешь на все происходящее здесь. Ведь ты уже и на себе почувствовала некоторые «прелести» нашей жизни.
– Не знаю… Смогу ли я…
– Но ты же журналист.
– Пойми, я не политический обозреватель. Я всего лишь редактор модного журнала.
– Госпожа Свенсон, вы себя недооцениваете, – шутливо проговорил Нырков, а затем серьезно добавил: – Ты уже многое видела и, уверен, в оставшиеся дни своего отпуска еще со многим столкнешься. Да ты и сама знаешь об этом. Я нисколько не сомневаюсь, что ты все подмечаешь и анализируешь. У тебя ясная голова. И ты умная женщина. Ты, Женя, способна видеть реальность такой, какая она есть. На твоих глазах нет шор, скрывающих правду.
– Возможно это и так, – неопределенно сказала я, – но я не уверена, что справлюсь и оправдаю ваши надежды. Но все эти дни, в глубине души я надеялась… Нет, я верила, что есть люди способные сопротивляться режиму. И рада, что не ошиблась.
– Вот видишь, – повеселел Нырков, – сам бог послал нам тебя. И если хочешь знать, это я помог Маре связаться с тобой через «Facebook».
– Правда?
– Да. И смарт-браслет – это тоже мой гаджет.
– А устройство, которое стояло на столе?
– Ну… это коллективное творчество моей новой команды. Правда, Гольский сегодня немного перестраховался, активировав его. В этом лесу было достаточно и браслетов. А еще представь…
Серега загадочно замолчал, чем опять вызвал мое любопытство.
– Что? – подыграла я своему собеседнику.
– Мы близки к завершению античипов, которые при необходимости можно будет активировать, отключив старые. Одним нажатием пальца ты прекращаешь работу старого и тем самым даешь импульс античипу. Он активизируется и передает на их мониторы запись картинки, которую ты хочешь. Например, ты сидишь дома и читаешь газету. Или сидишь на унитазе… – Нырков засмеялся, представив это зрелище. – А в это время ты находишься совсем в другом месте и спокойно делаешь то, что твоей душеньке угодно. Представляешь, что это значит для нас? Это значит, что в недалеком будущем мы сможем выйти из-под контроля эсесовцев и будем свободны!
(«Однако… Вот тебе и сосланный пенсионер! Как же Гольскому повезло, что он встретил этого человека! И Пашка… удивил, так удивил»).
– Да ты, Серега, просто компьютерный гений, – не удержалась я и сделала новому приятелю комплимент. Он не переставал меня удивлять.
– Вроде того, – улыбнулся польщенный Нырков. Потом его лицо разом переменилось, и он очень серьезно сказал: – К моему великому сожалению младшая дочь Гольских тоже весьма одаренная девочка.
– Ну, почему же к сожалению? – спросила я и неожиданно почувствовала смутную тревогу. – Здесь, по-моему, радоваться надо.
– Я так не думаю, – ответил Серега и придержал рукой ветку ели, пропуская меня вперед.
Какое-то время Нырков шел за мной молча. Наконец мы вышли на уже знакомую мне дорожку, ведущую к берегу реки. Серега поравнялся со мной и с горечью в голосе заговорил:
– Помнишь, я рассказывал тебе о том, как меня выдернули из семьи и отправили учиться в закрытый колледж?
– Да, хорошо помню.
– Вот и Ладу ожидает то же самое. И Гольские уже знают об этом. Им сообщили о решении Минобра еще в конце мая.
– А сама девочка?
– Она пока не в курсе. Детям говорят об этом в последний день занятий. Избранные еще целое лето могут жить в семье, а осенью покидают родной дом навсегда.
– А отказаться можно?
– Нет. Нельзя. Это приказ ГГ. А его распоряжения, указы, приказы, просьбы и пожелания выполняются беспрекословно.
– Но почему Гольские не говорят девочке о том, что они скоро расстанутся?
– Жалеют ее. Они хотят, чтобы ее детство оставалось детством до самого конца, а не ожиданием полной изоляции от всего остального мира и того, что она любит. И тех, кого любит.
– Да-а… – протянула я. – Это бред какой-то.
Незаметно для меня мы оказались на берегу реки. Здесь было так же тихо. День неумолимо перетекал в вечер. Жара спала, а тени от деревьев стали заметно длиннее.
Серега предложил мне подождать Павла у высокой сосны, где были свалены наши рюкзаки. Я не возражала. Порывшись в своем рюкзаке, я вытащила сигареты и закурила. А еще с удовольствием обнаружила, что это моя первая сигарета за день. И меня это порадовало. А Нырков по-прежнему был настроен не так радужно, как я.
– Это еще не бред, Женя, – продолжил он прерванный разговор, когда мы уселись на прогретую за день землю. – Гораздо ужаснее то, что наше Самое Счастливое Государство для людей сделало с их старшим сыном.
– Да-да, Сергей, расскажи мне об Игоре. Я пыталась несколько раз поговорить о нем с Марой, но она всякий раз под любым предлогом уходила от разговора, либо меняла тему. И я понимаю, что с мальчиком произошло что-то плохое. Он жив?
– Да. Жив.
До этой самой минуты, все происходящее на родине я воспринимала как очевидные признаки тоталитаризма. Мне это не нравилось. Я не могла примириться с этим. Но я честно хотела принять страшную действительность, успокаивая себя тем, что изменить здесь хоть что-то я не в
