видела. А откуда любовь возьмется, если она мечтала с Толиком вместо Ленки жить? Так опоздала вроде как. Раньше надо было думать. А то ведь вертанула задницей и уехала. Нет чтобы радоваться, хвастаться – такого мужика урвала, живет в Москве, так нет же. Опять все не так. Дочь приезжала домой под любым предлогом. И тут же неслась к Толику. Георгию я об этом не говорила. Думаю, он и без меня знал. Не дурак мужик. А что я должна была сделать? Дома ее запереть? Так она бы в окно выпрыгнула. Ленка тоже все знала, но терпела. Один раз я спросила дочь, чего ты хочешь – Толика или хорошей жизни с Георгием? Анька ответила, что может и совмещать. Толику она давала деньги из тех, что Георгий на детей оставлял. Ну не дура ли? Тратить «детские» на любовника! Это у меня в голове вообще не укладывается. Толик-то брал не смущаясь, ему все мало было. Часть отдавал Ленке – на детей, продукты, поэтому та и молчала. Все всех устраивало, пока Анька не выкинула финт с разводом. Георгий никогда бы на это не пошел – я его успела узнать. Он хотел сохранить семью любой ценой. Даже себе на глотку наступить, на достоинство свое наплевать, лишь бы семья была нормальная. Анька так и не поняла, с кем живет. Георгий пошел на все ее условия, хотя надо было поставить ее на место. Она бы быстро пошла на попятную. Но он сделал так, как она хотела. Это было ошибкой.
А тогда… Антошу еле выходили, но ведь справились! Вон какой парень вырос – сильный, высокий, красивый. Не скажешь, что не жилец был. Если бы не частный врач, не знаю, что могло быть. Я без конца готовила, перемалывала в блендере. Анька не хотела кормить грудью, ей было больно. Не сцеживалась, тоже от боли. Начался мастит. Врач предлагала ей физиотерапию, другие средства, но дочь отказалась. Просто не хотела кормить. Ей было проще перевести Антошу на смеси. Потом все-таки выпила таблетки, прекращавшие лактацию, грудь перетянула. Я об этом знала, но Георгию ничего не сказала. Не мое дело. Зачем лезть в чужую жизнь? Анька моя – дура дурой. Кормила бы, так, может, и мозги бы на место встали. Да и зятя я не хотела расстраивать. Кто виноват? Тот, кто принес плохую весть. Вот я и молчала, когда Анька таблетки глотала, а Антон ревел белугой. Себе валокордин накапаю – и иду Антону смесь делать, которую врач прописала. Позже легче стало – с прикормом. Сготовить всегда проще.
Георгий был мне благодарен, я это чувствовала. Он радовался моим оладушкам на завтрак, супу на обед. Я готовила с удовольствием. Он не был избалован едой. Никто и никогда не подкладывал ему лучший кусок с тарелки, не сидел и не смотрел, как он ест. Такое всегда видно. Он заглатывал еду не жуя. Так делают дети, лишенные матери. Да и в остальном зять казался осиротевшим, что ли. В чем это проявлялось? Как-то я погладила ему носки. Он долго сидел и смотрел на них. Аньке я всегда, даже если возвращалась с ночной смены, гладила колготки – иначе в детском саду воспитательницы заклюют. Позор, если девочка в неглаженых колготках. Георгию никто никогда не гладил носки. Я тогда начала подозревать, что он вырос не в семье. Пыталась спросить, но он всегда уходил от ответа. Говорил, семья много переезжала. Родители уже умерли. Но, может, они умерли раньше, когда он был ребенком? Георгий никогда не оставлял еду на тарелке. Мою еду. Анькину да, выбрасывал, как она рассказывала, но я не могла в это поверить. Мою еду Георгий никогда не выбрасывал – до последнего кусочка доедал. Из старого хлеба я как-то сделала сухари – думала промолоть и пустить на панировку. Георгий ел эти сухари с таким наслаждением. Потом купил для меня кольцо и сережки. Сказал, в знак благодарности за заботу. Ане я об этом не сказала. Спрятала комплект. Георгий любил мои пирожки – с капустой и яйцом. Самые простые. И с яблоками. Это сейчас он был успешным бизнесменом, деньги, возможности, но вырос точно в бедности. Даже большей, чем наша. В этом я уверена. До Аньки так и не дошло, как надо было с мужем. Дура дурой. Если бы она у него спросила, поговорила, постаралась понять… у них бы была другая жизнь. Георгию много и не требовалось – сготовь да поставь на стол. Позаботься хоть немного, он и рад. Доброе слово скажи, поблагодари за денежку – вот и все, что нужно. Плохо я дочь воспитала, раз даже «спасибо» не научила ее говорить. Не было в ней благодарности ни на каплю. Эгоистка. А мне Георгия было жалко. Хотелось сделать ему приятно. Кто знает, что он пережил в детстве, раз наесться никак не может. Бедный он. Я не из-за денег или подарков старалась, как Анька думала. Просто по-человечески хотела с Георгием.
Анька моя при любой возможности моталась к своему придурку Толику. Я не кричала – орала, что так делать нельзя. Ходила разговаривать к Ленке – сколько можно терпеть-то? Толику говорила, что он хуже последней местной шалавы, раз доит Аньку, которая в их любовь неземную верит. Когда дочь решила развестись, я была только рада. Не за Аньку, за Георгия. Он заслуживал лучшего, не такой жены, как моя Анька, а нормальной, заботливой, хозяйственной.
Он был хорошим мужем, хорошим отцом и хорошим зятем. Я надеялась, что Георгий еще устроит личную жизнь. Даже написала ему сообщение, что всегда останусь его тещей, если он захочет. И приеду по первому зову. Буду рядом. Надеюсь, он понял, что я на его стороне.
Антон
«Я не поеду к бабушке. Лучше сбегу», – прислала Юлька сообщение.
Антон не сомневался, что сестра так и поступит.
«Завтра в раздевалке», – ответил он.
Отец был дома.
– Пап, можем поговорить? – спросил Антон, заходя в его кабинет.
Теперь эта комната считалась папиным кабинетом. До этого – подобием игровой. Они с Юлькой играли здесь в настольные игры, собирали пазлы, выстраивали армии рыцарей. Здесь же сестра любила читать, валяясь на ковре. Антон лежал рядом на диванчике, тоже с книжкой. Отец сидел за столом, работал. Мама старалась не заходить в эту комнату без особой необходимости. А им было хорошо.
– Да, конечно, – ответил отец.
Антон увидел валявшуюся на полу пластмассовую саблю. Поднял. Осталась от
