– Так что ж ты молчишь, выкладывай.
– Машутку мне вверяете, а даже не спросили, какого я роду, племени, чьих кровей и жена моя.
– А почто мне знать это, люди ведь душами различаются, не именами, – мудро оправдалась Елена.
– Верно, да не совсем, – возразил Михайло. – Батюшку своего, Захара Фатеева, я не помню даже – помер он, мне еще и года не было. А вот по матушке Селин я, Анной мою мать звали, – Михайло выжидающе замер.
– Внучек значит, – оторопела Елена. На глаза ее навернулись слезы. – Хоть перед смертью дал Господь успокоиться. Ну, подойди поближе, обниму разок тебя, гостьюшка нежданный!
Михайло даже предполагать не мог, что так тепло примет его старая тетка, по всему Новгороду славившаяся своим дурным нравом.
– Неужто жива Аннушка? – то ли сама себе сказала, то ли спросила Елена.
– Нет, царствие ей небесное. Был в Московии пожар – погибли они вместе с крестным…
И вновь между ними затянулся долгий разговор – рассказывали друг другу о своей жизни нашедшие наконец друг друга родственники.
История Михаила вызывала у Елены разные чувства: и жаль ей было, что когда-то не помогла Анне – ведь так и сошла она в могилу, не простив свою родственницу, и обидно, что сама осталась без детей, но в то же время и радостно, что Господь оказался милостив к единственной родной кровиночке.
Внимательно глядя на Михаила, она все больше осознавала существующую между ними родственную связь. Казалось, какое-то внутреннее чутье будило в ней далекие воспоминания, шевелило кровь, не давая угомониться и без того неспокойной душе.
Когда Михаил закончил, Елена ясно начала осознавать, что же она хотела рассказать внучку.
– А ведь в нашем роду всегда так бывало – кому-то счастье приходило, а кто-то никогда не умирал своей смертью. Вот и у тебя, смотрю, все бы ничего, да детишек нет. И тебе немного счастья не хватает.
– А знаешь, – продолжала старуха, – я ведь могу тебе рассказать, почему не во всем тебе везет. Давно уж это было, дитем неразумным я была, рассказывала мне матушка одно предание.
Есть, сказывала она, в нашем роду тайна какая-то. По старости я забыла, в чем там дело, что тому началом было, но точно помню вот что. Был перстенек один, который наш предок еще носил, и дивная сила в нем кроется. Кто носит его из нашего рода, тому во всех делах как будто кто-то помогает. Удачу он приносит и благополучие, а воины особенно его ценят: словно неведомая рука носящего тот перстень от вражеской напасти защищает. Все воины нашего рода, имевшие этот перстень, вернулись победителями после ратных битв. А кто беден был, заполучив тот перстень, богатство приобрел.
Вот только одно плохо – не могли как-то братья тот перстень поделить – каждому хотелось богато и счастливо жить – передрались, переругались, да кто-то из чужих про перстень прознал. С тех пор за перстнем охотятся многие – вот и исчез он, а кто им последний раз владел, того никто не ведает.
Девчонкой была я еще тогда, думала, мать сказку рассказывает. А когда взрослой была, еще раз эту историю услышала: когда двоюродного братца – он один тогда в семье остался – конь норовистый сбросил. Я тогда за ним ходила, на руках у меня он умер, а перед смертью ту же самую историю рассказал – в такие минуты не до сказок. Жаль, говорит, что не мой тот перстень – одна ты у меня родная кровинушка и осталась, вот бы и передал его тебе. Просил у меня на руках: найди тот перстень, и вновь вернется сила и слава нашего рода.
И еще об одном попросил, как сейчас его слова помню:
– Не теряй, Аленка, родню, держитесь друг за друга, словно сосунки за мамкину титьку. Не разругались бы когда-то наши родственнички, были бы мы богаты да удачливы. Найди, если можешь, тот перстень, да потом детям своим передай – и не будешь, как я, в муках умирать.
Не смогла я его просьбу выполнить – по молодости да по глупости, но и не старалась сдержать данного обещания, за то, наверное, Господь и наказывает. Молод, силен и неиспорчен душой еще, оттого Христом-Богом молю: хоть ты исполни желание покойного. Нашел бы, Мишенька, ты тот перстенек, я бы спокойно помирать могла.
Михайло слушал Еленины речи и дивился. Как родного отца любил он покойного Василия, жизнью рисковал из-за Настеньки, но только перед матерью испытывал какой-то неописуемый трепет. И вот это чувство опять повторилось – вспомнил Шорин тот же самый, хотя и меньшей силы трепет в первую встречу с Еленой Павловной и понял, что не пустая байка слова его старой родственницы.
«Знать, на самом деле есть какая-то тайна у нашего рода, – думалось Михаилу, – раз могу я в человеке родственника признать».
Словно от змеиного укуса, странные думы проникли в душу Михаила от такой догадки, наполняя ее дотоле неведомым ядом. И, сам того не замечая, Михайло страстно возжелал заполучить этот перстень, завладеть его волнующей силой, проникнуть в семейные тайны.
– А знаешь ли ты, как он выглядит, перстень этот?
– Нет, того доподлинно сказать не могу. Брат говорил тогда, что на мужскую руку он сделан, а сила его в камне заключена, только то и знаю. А еще он сказал, что каждый из нашего рода, даже ни разу не видя того камня, узнать его может. Должно быть, – добавила Елена от себя, – красив он и дорог, коли такой силой обладает. Камень наверняка большой да сверкающий, а оправа, поди, из золота.
И Михаил готов был с ней согласиться – знать, с рождения алчна душа человеческая, раз всегда у ней сила и богатство рука об руку друг с другом должны быть, потому, наверное, и согласился он с Еленой, пообещав своей единственной родственнице во что бы то ни стало постараться найти заветный перстенек.
На все предложения Михаила забрать ее в Москву Елена отвечала отказом – отговаривалась тем, что чует уже близкий конец. Умоляла только не бросать Машутку, и Михаил на этот раз уже от чистого сердца пообещал о ней позаботиться.
На следующий день очень рано в палату Шорина примчался Гришка. Вытянув из Михаила обещание еще раз посетить Новгород, Гришка обещал сегодня же закончить все его дела. Сбившись с ног сам и безбожно притомив Мишку, Ермилов сдержал свое слово – к вечеру все было готово.
Завершился день тоже приятной вестью – у Елены его уже ждали повитуха и кормилица, а будущий боярский отпрыск тихонько посапывал на печурке.
Привыкнув все дела начинать спозаранку, и в этот раз отправлялся Михайло в дорогу ранним утром. Проводила его только Елена – Гришку срочно куда-то вызвали, но такова уж его работа, а остальные и не знали о спешном отъезде московского боярина.
Сам Михайло в душе радовался – подзасиделся он в чужом граде. Елена всплакнула немножко, обещала молиться за него, но тоже, кажется, была рада и за свою воспитанницу, и за внучка, которому хоть на старости лет помогла. Михаил тоже не остался в долгу: чувствуя, что может и не попасть в Новгород, оставил Елене небольшой запас. Она, правда, не хотела принимать помощи, однако, поразмыслив, согласилась. Одна остается, чужие люди за просто так хоронить что ли будут…
О повитухе и кормилице и говорить нечего: щедро платил московский боярин, так что они готовы были хоть на край света за ним отправляться.
Одна лишь Машутка не была рада своему отъезду: понадеялась сперва на то, что приглянулась государеву человеку, да потом поняла, что не быть ей боярской зазнобушкой. Оттого и печалилась: верно подметила Елена, что люб ей Михайло. А поразмыслив, опечалилась еще больше: коли не по своей воле в Москву берет, так и забудет про нее скоро. Каково ж ей тогда в Московии придется? Как чужачку примут? А здесь она каждый камешек знала, уверена была: не пропадет. В тереме Ермилова не на последнем счету была, а с недавних пор сам Гришка на нее заглядываться стал. Вот и страшно было покидать родные края, не будучи уверенной в боярской милости.
Так и отправились: кто в радости, а кто в печали, но всех впереди ждали и тяготы дальнего пути, и заботы новой жизни…
ГЛАВА 17
На считанные дни раньше войска прибыл Михайло, благополучно вернувшись из Новгорода. Намаялся он в далеком граде, средь чужого люда, потому, наверное, так и обрадовался, вернувшись во взрастившую его Московию.
Показушные роды Настасьи прошли успешно: ни одна живая душа так ничего и не заподозрила. Анастасия с радостью занялась мальчонкой и не обратила внимания на Машутку, под каким-то предлогом оставленную в тереме. Повитуху вскоре отправили обратно, и впервые за долгое время Михайло вздохнул свободно, уже ничего не опасаясь. Казалось, вот оно, тихое семейное счастье…
Но, знать, не про Россию сказано: «тишь да гладь, да Божья благодать»; такова, видимо, воля Господня, что на Руси не бывать ладу: опять наступили неспокойные времена.
Хотя и заложили в устье Свияги новый город, отвоевали у неприятеля всю Горную сторону, рано было радоваться – в Казани вновь царили ужас и смятение. Подданные изменяли ей, а россияне, опустошая ближайшие селения, никого не пускали в город. Казанские чиновники желали покориться Иоанну, крымские противились. В народе случился бунт…
