– Вот бы мне «куриного бога» найти. – Она позволила себе помечтать вслух. – Или чтобы кто-нибудь подарил… Если кто-то дарит тебе такой талисман, то надо этого человека поцеловать. Тогда камень уж наверняка принесет удачу.
И, устремив к горизонту взгляд, ставший от моря совершенно синим, вздохнула и тихо, будто невзначай, добавила:
– Я бы поцеловала, конечно.
Вскоре позвали на обед.
Маневр Мари был выполнен безупречно: мальчики едва высидели за своими обеденными столами положенное время. Господину фон Штайгеру даже пришлось сделать сыну замечание, когда тот, задумавшись, заляпал скатерть зеленым соусом песто. И хоть Франц побаивался отца, сурового до самых кончиков своих заостренных усов, сегодня его призыв к приличиям не произвел на мальчика того впечатления, какое произвел рассказ о камне с дырочкой – и о награде за него. Когда наступило время сиесты, Франц выскользнул через окно и бросился на опустевший пляж. От стен домов и тротуара шел сухой, словно печной, жар, и даже блеск моря казался горячим, не приносящим облегчения. Была позабыта соломенная шляпа, и теперь глазам становилось больно от яркости солнца в зените, а голове – от его нестерпимого накала.
Но Франц стоически переносил трудности. Согнувшись пополам и вперив глаза в гальку, он обшаривал пляж метр за метром. И не сразу заметил, что со стороны «Авроры» в такой же позе к нему приближается Давид – неторопливо, пристально вглядываясь в камни и периодически вороша их носком парусиновой туфли с пуговкой в виде якоря. Сблизившись настолько, что игнорировать друг друга стало невозможно, оба распрямились и хмуро кивнули.
– А ты тут что делаешь? – первым напал Давид. Франц пожал плечами с самым безмятежным видом:
– Пряжку от р-ремня потерял. А ты?
– А я платок обронил.
– А… – кивнул Франц почти серьезно.
– Ты не находил? – с вызовом нахмурился Давид.
– Не-а.
И они разошлись. Солнце нещадно жгло левую щеку и шею над жестким крахмальным воротничком, и Франц знал, что к вечеру щека станет пунцовой. Но упрямство не давало ему сдаться, пока до него не долетел победный клич Давида. Тот прыгал на одной ножке, потряхивая над собой сжатым кулаком, в котором явно что-то было. Гордость не позволила подойти ближе и посмотреть на его находку, тем более что сиеста заканчивалась и Францу пора было возвращаться. Пока он проигрывал по всем фронтам.
Но уже к вечеру положение улучшилось. Хорошенько раскинув мозгами и выждав подходящий момент, Франц поинтересовался у сына синьоры Фиретти, подметавшей в саду рыжую сухую хвою от высоких пиний, как можно проделать дырку в камне. Парень даже не спросил, зачем ему это надо. Бросив метлу прямо на дорожке, он в три шага оказался у забора и окликнул кого-то. Не прошло и нескольких минут, как Франц уже сидел в подвальчике соседнего дома, окруженный надгробными плитами и не до конца вытесанными статуями, а хозяин, тучный бородатый Джузеппе, учил его держать сверло и долото. К вечеру мальчик стал обладателем камня с дырочкой. Врать о его происхождении Франц не собирался, хотя радость от собственной находчивости то и дело сменялась беспокойством. Чутье подсказывало ему, что «куриный бог» – вовсе не козырь, что он участвует в какой-то игре, правила которой не вполне понятны и не вполне честны, и что тут важнее всего не отставать.
На пляже мальчики купались врозь. Оказалось, что поодиночке развлекаться куда сложнее, чем вдвоем, и ни бадминтон, ни мяч больше не годились. И даже следить за юркими стайками анчоусов, сидя на больших, покрытых поблескивающей солью камнях волнореза, было скучно. Мари не появлялась, и собачий лай раз за разом оказывался не лаем ее ретривера. Кажется, у каждой уважающей себя итальянки непременно была собака – под мышкой или на поводке, и мальчиков это ужасно нервировало. Только вечером, когда Франц понуро брел за родителями по набережной под пальмами, потеряв всякую надежду, он увидел Мари снова. Светлыми локонами, рифлеными от распустившихся кос, играл ветерок. Она шла рядом с хрупкой женщиной, очень на нее похожей. На щеках у женщины то и дело вспыхивал болезненный румянец. Мари заметила Франца и то, что он заметил ее. Поравнявшись с четой фон Штайгеров, она учтиво присела, а потом украдкой сунула Францу в руку комочек бумаги, чуть влажный от ее ладони.
«Приходи сегодня в половине одиннадцатого на старое кладбище. Буду ждать. Мари», – гласила записка. И окрыленный Франц даже не сразу понял, что Мари пока не знает о том, что «куриного бога» нашел Давид, а у него самого в кармане только фальшивка. Так что чутье не обмануло: правила менялись по ходу игры, так, как того хотелось девочке с острыми коленками.
Улизнуть из пансиона синьоры Фиретти ночью оказалось непросто. Франц изнывал от нетерпения, а время будто нарочно тянулось медленнее обыкновенного. Мама пришла пожелать спокойной ночи и вдруг надумала почитать вслух: ей казалось, что Франц сегодня взволнован, и она желала его успокоить. Мальчик все ждал, когда она закончит, и довольно поздно сообразил, что надо прикинуться спящим. Но после того, как Каролина Штайгер все же потушила лампу и вышла, оказалось, что у окна заклинило ставню. В отчаянии Франц дергал раму, слушая, как часы в гостиной бьют десять. Наконец ставня поддалась с душераздирающим скрипом, от которого Франц похолодел. Но вокруг было тихо, и он выскользнул на улицу.
Густая душная ночь заполонила весь мир. Таинственно трещали цикады, перекрывая ворчание прибоя в скалах. Диковинные цветы, листья которых днем казались глянцевито-зелеными и тонкими, на ощупь оказывались совсем жесткими и колючими. Зазубренными краешками они больно царапали ноги, когда мальчик продирался сквозь заросли. Идти было не страшно, его гнало вперед предвкушение чего-то неведомого и очень приятного. Франц не думал, зачем он идет на встречу с Мари, он просто шел вперед, пока не оказался перед входом на кладбище. Здесь он оробел и, ступив на кладбищенскую землю, почувствовал, как тает его задор. Со всех сторон накатывалась тьма, светлели только мраморные надгробия, но они пугали еще больше темноты. Чтобы не терять остатков смелости, Франц старался не смотреть на них. На горизонте он увидел яркий пульс маяка на мысу у Портофино и теперь старался видеть только это ритмичное свечение. В конце концов, именно для этого и созданы маяки, чтобы людям было не одиноко, успокаивал он себя.
Наконец на дорожке раздались быстрые шаги.
– Мари? – бросился Франц вперед, воспрянув духом.
– Эй, а ты тут еще зачем?!
Давид был разозлен. Мальчики подошли друг к другу вплотную.
– Проваливай! – Давид толкнул Франца в грудь.
– Как бы не так! – заупрямился тот. – Чего это т-ты сюда притащился?
– Надо, вот и притащился.
– Нет уж, не н-надо. Кому ты нужен! Уходи.
– Сам уходи. Она меня позвала, а не тебя, – набычился Давид. Франц оторопел:
– Меня… К-как это не меня?
Давид толкнул его сильнее:
– Не ври. Уходи лучше по-доброму.
– А то что?
– Вот что!
От толчка Франц отлетел к серому надгробию. Он не ощутил ни боли, ни удивления и даже не заметил, как вскочил на ноги. Быстрее, чем щелчок пальцев – вот сколько времени это заняло. Чувство, захлестнувшее его, было незнакомым, острым, с прохладным привкусом металла на языке. Все вокруг посветлело и растаяло, оставив в поле зрения только Давида, страх и застенчивость без осадка растворились в кристально-прозрачной кислоте первой ярости.
Они набросились друг на друга, точно два волчонка, рычащие и почти ощетинившиеся. Неумелость ударов с лихвой покрывала их лихорадочное, бестолковое количество, Давид и Франц колошматили друг друга бездумно, ожесточенно, даже воодушевленно. Бить и уворачиваться одновременно не получалось. Так что, потеряв равновесие, оба рухнули на тропинку и, сцепившись, покатились в пыли. Изловчившись, Давид так приложил Франца затылком о камень, что у того клацнули зубы. Но в следующий миг он уже оказался сверху, пытаясь оседлать соперника и придавить к земле. Давид не сдавался, мир снова перевернулся, еще, еще раз. Белая искрящаяся тьма вокруг вертелась, напоминая детскую юлу, предмет, навсегда ускользающий для них в прошлое. Борясь, они не издавали звуков, кроме сопенья и шипения, и ни один не собирался просить пощады.
Но силы были не равны. Более рослый и крепкий Давид все чаще оказывался поверх Франца, и его удары отзывались все ощутимее. На последнем издыхании Франц отшвырнул его прочь (раздался треск ткани), вскочил и бросился бежать, петляя между могил по-заячьи. Он слышал топот ног своего преследователя, все приближающийся, и принялся перескакивать через надгробные плиты, вместо того, чтобы обегать. За спиной раздался вскрик, глухой шум падения, и все стихло. Промчавшись по инерции еще с десяток метров, мальчик спрятался за угол склепа. Он пытался прислушаться, но слышал только собственное хриплое, стиснутое ребрами дыхание.
