ей что-то не нравилось. «Это перебор, – сказала она. – Я не понимаю, зачем мне столько внимания. Не знаю, зачем я этим занимаюсь. Это не для меня».
Быть музыкантом-трудоголиком Эми в любом случае было бы трудно. Мешало еще и то, что она хотела показать свою личность. Она была энергичным человеком и ни секунды не тратила на мысли о том, как ее примут, раскритикуют или назовут.
В конце концов Frank получил смешанные отзывы. Часть критиков не смогли уловить суть Эми, зато остальные называли ее «колоссальным вокальным талантом». Одна из моих любимых цитат – кусочек из статьи в Daily Telegraph: «Она пишет, как Коул Портер, поет, как Билли Холидей, играет в бильярд, как профессионал». Не знаю, слушала ли критиков сама Эми. С самого начала ее волновало лишь создание музыки, которая ей нравилась. Казалось, она продолжает идти вперед, игнорируя любые отзывы. Жизнь музыканта представлялась ей чем-то романтичным, и она не сразу поняла, как сложно удержаться на таком высоком уровне. Теперь, включая ТВ-шоу с участием подростков, в которых нет и четверти таланта Эми, я ухмыляюсь. «Если их мечта сбудется, то им придется столкнуться с жестокой реальностью». К сожалению, на такие язвительные мысли наталкивает терзающая меня смерть дочери.
Альбом Эми вышел одновременно с работами таких молодых артистов, как Джейми Каллум, Кэти Мелуа и Джосс Стоун, и всех их естественным образом ставили в один ряд. Эми очень уважала Джейми Каллума, с которым за год до этого ездила в тур, потому что видела в нем состоявшегося музыканта. Но она не желала иметь ничего общего со всеми остальными, называя их «полнейшим дерьмом». Не хотела она ассоциироваться и с Саймоном Фуллером (владельцем Brilliant 19), потому что он был синонимом попсы, а Эми отчаянно сражалась против «деланных» артистов. Вообще-то, Фуллеру нравилась музыка Эми, и именно он повлиял на заключение сделки с Brilliant 19, а также платил Годвину и Шимански за подготовку Эми к созданию Frank. Эми просто была расстроена. Она всегда хотела расти и бросать себе вызовы, но иногда она вела себя, как обиженная школьница.
Не знаю, учили ли Эми общаться с прессой, но делать она этого совершенно не умела. Самопиар не был ее сильной стороной. Она открыто говорила о своей неприязни к другим артистам, а также свободно рассказывала о недовольстве собственным альбомом. Если везло, то интервью с Эми получались интересными, но наткнись журналист на ее плохое настроение, что случалось часто, то она заводила старую добрую пластинку «принимайте меня такой, какая я есть». Одна несчастная журналистка из Independent пришла в мексиканский бар за углом дома Эми, чтобы встретиться с ней, а та поприветствовала ее словами: «Без обид, но я могла бы сейчас быть в гостях у бабушки или сидеть дома в ожидании сантехника, который должен починить мою стиральную машину». Упс.
Пусть Эми и казалась независимой и уверенной, ей было сложно говорить о себе. Меня за живое берет ее первое крупное телевизионное интервью на шоу Джонатана Росса. Она прекрасно выглядела, говорила красноречиво и уверенно, но ее глаза были слишком жирно подведены. А этот акцент? Она звучала совсем по-другому, не как дома. Это был кокни. Сейчас я понимаю, что Эми экспериментировала. Она изменила свою личность, но я видела, что поддерживать публичный образ Эми было трудно. Она была природной провокаторшей, потому что это привлекало к ней внимание, но, получив его, она теряла над ним контроль и пыталась спрятаться. Эми часто манипулировала людьми, но если ей казалось, что кто-то пытается прощупать ее слабые стороны, то сразу же меняла свое поведение или обрывала с этим человеком все связи.
Песни, попавшие на пластинку, были написаны в моменты слабости Эми – точно так же, как ее записи в подростковых личных дневниках. Теперь ей приходилось оголять свою душу перед абсолютными незнакомцами. Ей было 20, она была эмоционально нестабильной и жила сама по себе. Боюсь, Эми так и не смогла познать саму себя. Как ни печально, но она так и не научилась ценить и принимать себя. У нее дома даже не было копии Frank. Она не гордилась им и отмечала лишь недостатки.
На рассвете ее славы я стала замечать, что Эми выпивает перед выходом на сцену. Мы виделись все реже и реже – неудивительно. Я потеряла Эми после ее переезда из дома, а теперь музыкальный бизнес еще сильнее отдалял нас друг от друга. Ее окружение становилось ее второй семьей. Я, конечно же, желала ей успеха. Пение было ее мечтой. Но я вспоминала свою молодость и попытки пережить тот факт, что моя мать бросила меня. Я пыталась связаться с Эстер, но она не шла навстречу, поэтому я очень старалась всегда быть доступной для своей дочери. Эми могла обратиться ко мне в любую секунду, я всегда была рядом, но теперь обстоятельства жизни разлучали нас. Я видела, как моя дочь превратилась в бабочку. И теперь, как бабочка, она летала туда-сюда, лишь изредка присаживаясь рядом со мной. При встречах мы немного болтали, и она вновь уходила.
Тур Эми длился с апреля до начала мая 2004-го. В это время я продолжала ходить по врачам. Разговаривая со своими детьми, я приуменьшала симптомы, чтобы не беспокоить их. Но я заметно менялась, и они не могли этого не замечать. Дети привыкли видеть меня активной – теперь я потеряла форму, стала меньше ходить и часто была без сил.
Все изменилось, когда я вновь потеряла сознание дома. Меня повезли в госпиталь Барнет и сделали МРТ. Было неприятно делать снимок мозга, лежа в узком аппарате, издающем странные стучащие звуки, но меня окружили заботой. После процедуры меня увели в комнату ожидания.
Рядом со мной сидел Тони, когда специалист пришел с результатами. Новости были шокирующими, но не неожиданными. На снимке мозга виднелись черные узелки, поражения – яркие симптомы рассеянного склероза.
Рассеянный склероз – это сложное неврологическое заболевание. Говоря простым языком, проблема заключается в том, что вещество, покрывающее нервные волокна центральной нервной системы, находится под атакой иммунной системы, и поражения, которые из-за этого появляются, прерывают сигналы, идущие от мозга к телу. Рассеянный склероз, возможно, был у меня уже давно, однако все эти годы находился в стадии ремиссии. Врач сказал, что вирус, подхваченный мною в Италии, мог стать триггером для ухудшения состояния. Теперь я перешла от ремитирующе-прогрессирующей стадии к стадии вторично-прогрессирующего рассеянного склероза.
Было невозможно предсказать, что случится со мной завтра. В один день я могла бы спокойно ходить, а на следующий быть не в состоянии есть или говорить – это заболевание, к сожалению, неизлечимо. Чтобы избавляться от чувства тошноты и лучше держать равновесие, сейчас я принимаю циклизин. Сдаваться недугу я не собираюсь. По этой причине я стараюсь брать от жизни все – пока могу.
После постановки диагноза мы с Тони переехали в маленькую двухкомнатную квартиру на Хай-Барнет, однако ему все равно было трудно справляться с моим состоянием. Остальные проблемы ушли на второй план – он уже терял любимого человека и теперь боялся, что ему снова придется проходить через подобное. Думаю, все этого боялись. Помню, как Митчелл пришел ко мне в больницу вместе с моим двоюродным братом Мартином, и они оба выглядели расстроенными. «Я еще не умираю!» – думала я. Приходили Ричард со Стефани, и Ричард все твердил, что моя жизнь изменится и что я уже не смогу жить на полную катушку.
Как
