В такие минуты я чувствую себя феей, способной исполнить заветное желание. Мне тяжело, практически невозможно отказать маленькому мальчику, который живет в каждом мужчине, который смотрит на меня глазами, полными слез и надежды. Наверное, есть женщины, у которых в голове все устроено правильно, которые отказывают не задумываясь, во имя правильного и счастливого будущего. Будущего без мук совести, без неразрешимых проблем. Наверное, есть женщины, которые принимают эти акты тотального обожания как должное или как докучные домогательства. Я так не могу. Я буду чувствовать себя последней сволочью, если не сотворю чудо, которое мне по силам, пусть даже в полночь карета превратится в тыкву. Дура, да?.. Через несколько дней я приехала к Вадику в гости и осталась ночевать.
Мы встречались несколько раз. Я чувствовала себя ужасно виноватой перед Вадиком за то, что не могла его любить. На день рождения я подарила ему большой светящийся глобус. Вадик сиял ярче глобуса и рассказывал друзьям по телефону, что ему подарили земной шар. А я смертельно тосковала по Йоши и со скукой думала о серых кальсонах, которые Вадик надевал под джинсы, о твердой красной фасоли, которой он меня кормил, о крепленом пиве, хард-роке и «Ридерз дайджест». Это была чья-то чужая жизнь, не моя. Однажды по пьяни Вадик сказал, что я — чертова мармозетка, которая все ему испоганила. Тогда я ударила его по лицу; я лупила его с остервенением разжалованной феи, оставляя на щеках багровые пятна. Но ему это даже понравилось.
Весной вернулся Йоши, и я на время совершенно забыла о Вадике. Как-то раз на вечеринке во «Вдове» ко мне подошел друг Вадика, человек почти вдвое старше меня, который, в общем, был для меня авторитетом и знакомством с которым я гордилась. Я приготовилась к очередной беседе о том, что мне надо быть более благосклонной к Вадику и щадить его чувства, но на этот раз Саша сказал мне:
— Я знаю, почему ты предпочла Йоши моему другу. Вадик слишком хорош для тебя, он благородный, интеллигентный человек, который хочет сделать тебя счастливой. А тебе этого не надо. Тебе надо говна на лопате, которого он, в отличие от Йоши, тебе никогда не предложит.
Я дождалась, когда Саша закончит и отойдет, и только тогда изо всех сил, в брызги, шарахнула стакан из-под коктейля о шахматный пол «Черной вдовы».
И вот что я думаю об этом теперь, восемь лет спустя. Пользуясь выражением Вадика, чертову мармозетку, которая невзначай и из самых добрых побуждений может испоганить жизнь случайно встреченному мужчине, удержит только тот, кто сам способен испоганить ее жизнь. Более сильный, или фатально невезучий, или невероятно жалкий — не важно. Тот, кто повернет русло ее жизни в совершенно другом направлении, кто, даже находясь на расстоянии, будет ее вечной занозой, горошиной, на которой принцесса никогда не сможет заснуть.
* * *
Умираю от голода над банкой с засоленными мужскими сердцами. Не потому, что голова в банку не пролезает, — есть у меня и серебряная вилочка на длинной ручке, и пинцет, обмотанный стерильной ваткой, чтоб вытирать с подбородка кровавый рассол. Просто никогда, никогда я не смогу себя заставить это есть. А они, уже бессердечные, но по-прежнему ранимые, уязвимые и чувствительные, корчась, как устрицы под брызгами лимонного сока, строчат анонимные письма, дышат в трубку ночами. И тишина на том конце телефонного провода может значить только одно: ешь, дорогая, я страдал, я отдал тебе все… А я голодна, и я хочу просто хлеба и просто молока — из рук человека, который счастлив любить меня. Хочу смеяться — просто так, потому, что весело, а не потому, что ничего другого не осталось. Хочу засыпать, не боясь, что меня разбудят слезы, горячие, как серная кислота. Такими слезами плачут только мужчины и только от одного несбыточного желания. Стать Единственным.
Там, где ты хочешь еще раз войти в тот же поток, там вокзал. Он построен прямо на льду, потому что поток промерз до самого дна. А на краю крыши, что была присыпана желтыми листьями, теперь мигает ледяная кардиограмма сосулек. Я сбиваю их снежками до тех пор, пока зубчатый график не вытягивается в зловещую прямую. Неужели это все, что я умею, — разбивать сердца?!
…А в метро, на скамейке напротив, сидит женщина, сцепив в замок на круглом животе пальцы в белых шерстяных перчатках. И каждый палец в отдельности похож на туго закрученный лепесток хризантемы, какими их рисовали на картах хато. У моей бабушки Сарры были такие, гадальные, сорок восемь листов в колоде, и хризантемы означали сентябрь. Почти мой. Почти счастливый. Очень близко к счастью. А я дышу «Флагманом» в свои озябшие ладони и чувствую, как на глазах закипает едкий натр. Им плачут только женщины, только такие, как я, и только от одного несбыточного желания. Остановиться.
* * *
Вчера вечером на улице Зеленоградской, в районе платформы Ховрино, я погналась за маршрутным такси № 188. Прямо передо мной в него залез мужчина с ручной тележкой и захлопнул за собой дверь. Я схватилась за дверную ручку, не теряя надежды все-таки забраться в теплый автомобиль. Но именно в этот момент маршрутка тронулась с места; дверь распахнулась настежь, и оттуда донеслась ругань. Водителю пришлось затормозить. Я очень обрадовалась и опять кинулась за маршруткой. Поскользнулась и пребольно упала на спину. В этот момент мужчина с тележкой опять захлопнул дверь, и автомобиль уехал.
Я лежала на спине, и было мне больно и обидно. Но при этом какой-то внутренний — нет, даже не голос, а шепот — подсказывал, что это как раз то, чего я заслуживаю. Меня преследует патологическое и в ряде случаев неуместное чувство вины перед всем человечеством. Что с этим делать?..
Потом я, конечно, села в другую маршрутку, но, поскольку была задумавшись, дала водителю на десятку больше, чем было нужно. Возвращая мне деньги, он сказал: «Вы сами себя обманули». Да, я знаю, я чувствую, где-то я здорово себя обманула. Нутром чую, да вот только никак не пойму, в чем подвох. Ну хотя бы приблизительно область определить. Наверное, это паранойя, когда во всем начинаешь видеть знаки. И ладно бы эти знаки что-то мне предвещали, предостерегали, указывали, как это у сумасшедших бывает: увидел банановую кожуру — беги направо. Нет, просто нечитаемые символы. Повсюду.
Как писала моя любимая, великолепная Jey:
Ничего, я привыклаДай рукуДай руку вот такЗнак, говоришь?А что здесь не знак?
Другая жизнь
В другой жизни… другая жизнь не случится с нами. Пока она не случится с нами, мы не поверим в нее до конца, а то, во что мы не поверим, с нами не случится. Я блуждаю по кругу и никак не могу себя успокоить. В другой жизни! Эти слова сначала внушали такую надежду и так быстро потеряли всякий смысл. Мы проживем тысячу других жизней, так и не встретившись, а в тысяча первой встретимся, но не узнаем друг друга. А в две тысячи шестой узнаем, но пройдем мимо. А в четыре тысячи пятьсот двадцать девятой встретимся, но в хосписе для раковых больных, где в нашем распоряжении будет два дня и ни одной ночи. А в следующей за следующей другой жизнью встретимся еще раз, но он будет негром, а мой отец-плантатор застрелит его из винтовки. Даже думать об этом не хочу. Не напоминайте мне о другой жизни.
Я почти не помню его лица. Мне это знакомо: сначала лицо стоит перед глазами все время, преследует повсюду. Потом ты впитываешь его в себя, оно расплывается, тает и исчезает. Ты просто носишь его в себе, как вшитую торпеду, которая владеет тобой целиком и которую ты никогда не увидишь. Я почти не помню его голоса: мои уши, как воронки, спиралью втянули его внутрь черепа, где он будет вечно храниться под грифом «секретно». То, что я чувствую, — одержимость и лихорадка. Неизвестно, существует ли он на самом деле, я не поручусь. Но кто тогда та темная фигура в дверном проеме?.. Этот волчий взгляд так опасен, что в поле зрения без ущерба для рассудка можно держать только один его глаз. Эй, кто-нибудь видел сразу два его глаза?.. как это — о ком я?..
Зажмуриться и лететь, лететь среди холодных звезд, и черных дыр, и пустых планет, и брошенных домов, и мертвых детей, и самых грустных вещей во Вселенной. Потому что в такой тоске можно спокойно лететь мимо чего угодно, лететь, и не мерзнуть, и не чувствовать ничего.
Пятница, четыре тридцать восемь, и он спит лицом вниз где-то за миллион световых лет отсюда, где-то в другой жизни, дотянуться до которой этой жизни не хватит. И его спину ласкает дальний свет проезжающих мимо машин, ни в одной из которых нет меня. И он видит черно-белые волчьи сны, где среди вересковых пустошей лежат, словно подтаявшее мороженое, холмы, политые лунным светом. И именно там, среди этих пустошей и этих холмов, как раз там меня тоже нет. Он спит один, но кто тогда та темная фигура рядом с ним?.. Во всяком случае, не я и никогда ею не буду, потому что в моей жизни может случиться что угодно, кроме другой жизни.
