Внутри Дэвида все закипело от злости, и он поднялся на ноги, но неожиданно мелодия сменилась. Медлительный напев превратился в бешеный ритм, стремительный и лихой. Музыкант приплясывал, танцоры, двигаясь в прежнем направлении, вертелись и прыгали, дергая конечностями в сумасшедшем риле… В хороводе кружились и старухи — Дэвид видел развевающиеся седые лохмы. К дудочным трелям добавились выкрики: обезумевшие плясуны стенали и вздыхали.
Дэвиду вспомнились неприкаянные души, носящиеся по Аду. Ярость ветхозаветного пророка переполнила его. Он решительно вышел на поляну. Черти перед ним или нет, он положит конец этому сборищу проклятых.
— Именем Господа, — вскричал он, — заклинаю! Если вы смертны, раскайтесь; если демоны, приказываю вам вернуться туда, откуда явились.
У Дэвида был сильный голос, но танцующие не слушали его. Дуда визжала, пляска продолжалась.
В голову пастора бросилась кровь. Каждый нерв, каждый мускул напряглись от небывалого взрыва страстей. Он кинулся в толпу, в вонь грязных звериных шкур и потных тел. Добравшись до алтаря, он сдернул полотно, сбрасывая приношения на землю. Растолкав плясунов, он нацелился на развеселившегося музыканта, показавшегося ему распорядителем оргии.
Во время бегства по лесу Дэвид потерял посох, и единственным его оружием были руки. «Изыди, Сатана», — возласил он, схватился за дуду, торчащую из собачьей пасти, и разбил инструмент о голову в маске.
Музыка смолкла, хоровод застыл, а через мгновение все они, как стая куниц, бросились на священника. Длинные ногти тянулись к его лицу, пустые глаза вдруг запылали сладострастием ненависти. Но у Дэвида было секундное преимущество, и он воспользовался им, накинувшись на дударя. Музыкант — а это существо явно было человеком — размахнулся, пытаясь нанести страшный удар по лицу противника; Дэвид успел уклониться, и тот попал по плечу. Удар развернул пастора, однако, будучи юным и ловким, он сделал внезапный выпад и вцепился в псиную морду. Враг оказался очень силен, но колено священника настигло его пах, он согнулся, и Дэвид сорвал маску, сделанную из дерева и кожи, с его головы. Собачья морда треснула от мощного сжатия, как осиное гнездо, и пастор на мгновение увидел рыжую шевелюру и веснушчатое лицо.
На одно только мгновение. Кто-то навалился на него сверху, сомкнув пальцы на его горле. Священник потерял сознание.
Глава 7. ПЕРВЫЙ УДАР
На следующий день ближе к обеду Дэвид очнулся в собственной постели в Вудили. Тело терзала тысяча малых болей и одна великая, тугой повязкой стянувшая лоб. Комнату освещали солнечные лучи, сумевшие пробиться сквозь тусклое оконце, но Дэвид видел все словно сквозь сумерки, искажающие цвета. Голова Изобел раскачивалась перед ним, подобно рыбе. Постепенно ее лицо стало четче, оказавшись вплотную к нему: бледное от испуга, с красными веками. Шум в ушах заглушал ее голос: «Слава Господу, сэр, хвала Ему, мистер Дэвид, наконец-то очнулися опосля забытья. Я вам и питья горяченького сотворила. Будьте ласковы, глотните-ка, а тама, глядишь, сызнова прикорнете. Косточки у вас целы, лицо я вам целебным снадобьем намазала. Повязку-то не теребите. Ранки не гноятся, чистенькие, вы скоренько поправитеся, токмо перевязанным чутку походите».
Она поддержала ему голову, и Дэвид проглотил жидкую кашицу. Вновь потянуло спать, и вскоре он забылся естественным здоровым сном. Он пробудился лишь вечером и почувствовал себя гораздо лучше, да и голова прошла. Он осторожно ощупал свое тело. Ноги были в синяках, особенно большой кровоподтек темнел на правом бедре. Царапины на щеках, скрытые примочками, болели; на шее и горле, там, где злобные пальцы душили его, остались чувствительные следы. Движения причиняли боль, но, кажется, сильных повреждений не было, да и последствия удара головой больше не давали о себе знать.
Убедившись, что почти не пострадал, Дэвид оживился, но на душе было тоскливо и беспокойно. Он ясно представил, что произошло ночью: возбужденное метание по Лесу, поляну, алтарь. С отвращением подумал о собственной панике и бегстве, о том, как опять попал на поляну, услышал мелодию, увидел мерзкую пляску… При последнем воспоминании он едва не упал с кровати. Вернулись слепой ужас и гнев, заставивший его с кулаками броситься на дьявольское сборище.
В дверях показалась взволнованная Изобел:
— Вы славно поспали, сэр. Не пора ли покушать?
— Я выспался и чувствую себя гораздо лучше. Присядь рядом, Изобел Вейтч, надо о многом поговорить. Как я попал домой вчера ночью?
Женщина опустилась на краешек стула. Сумерки не могли скрыть ее тревогу.
— Неа, не вчерась то было, а нынче, заполночь. Я-то всю-то ночку очей не смыкала, все вас ждала! Ох, сэр, сказывала я вам, не ходили вы б в Лес в Праздник святого креста, да кто б мне внял.
— Откуда ты знаешь, что я был в Лесу?
Изобел промолчала.
— Говори, — настаивал он, — как я попал домой?
— Я места себе не находила, аки овца заплутавшая, но сама-то за порог ни ногой. Токмо в полночь на дорогу глянула да еще разок, когда два пробило. Опосля я в кресле прикорнула, до нового боя часов. Было то в три, я пробудилася и слышу, будто ходит кто наружи. Я шасть к окошку, а тама ни души, одна желтая луна горе. Я Господу помолилася, дабы даровал мне сил, и тихохонько пошла поглянуть, но ничего не узрела. Тутось мне в голову стукнуло на задний двор свернуть. У меня все изнутря оборвалося, как я вас тама, мистер Дэвид, увидала — лежите, аки хладный труп, под яблонькой. Слава Творцу, вы дышали. Ох и худо было вас до постели тянуть, сэр, ох и тяжкий вы для таковской старухи. Солнышко взошло, я вам раны перевязала, мазью намазала и притулилася рядышком молиться да надеяться, что очнетеся вы в здравом уме. Раны-то у вас пустяшные — поправитеся, но опасалася я, что умишком тронетеся. Хычь теперича-то душенька моя покойна: говорите вы обыкновенно, очи ясные, щечки разрумянилися. Да восхвалим Господа!
Но никакой радости в голосе Изобел не было. Она нервно перебирала пальцами, взгляд блуждал.
— Ты знаешь, что со мной случилось? — спросил Дэвид.
— Ох, Боже мой! Мне-то откуда то ведомо?
— А что сама думаешь? Находишь меня под утро у дверей без сознания, лицо исцарапано, тело в синяках. Что, по-твоему, произошло?
— Думаю, сцапали вас боглы. Всяк ведает, в Праздник святого креста получают они Божье соизволение на свободе порезвиться.
— Женщина, как могут слова о боглах исходить из уст христианки? На меня напал Дьявол, но сделал это посредством созданий из крови и плоти. Женские ногти исполосовали мне лицо, а мужские пальцы сдавили горло. Я гулял по Лесу — разве подобает служителю Божию бояться темноты и деревьев? — и набрел на языческое капище, и стоял там алтарь, покрытый полотном, точно для таинства. К стыду своему, признаюсь, я испугался, но Бог направил мой страх и вновь привел меня, беглеца, к этому самому алтарю. И увидел я то, что милостию Божьей надеюсь никогда не узреть снова: черти плясали под дуду Дьявола. В гневе ринулся я в их хоровод и сорвал маску с дьяволовой головы, но они одолели меня, и я потерял сознание. Когда я сражался с ними, я сражался с плотью и кровью, с бренными мужчинами и женщинами, поддавшимися соблазнам порока.
