В полдень он направился в Чейсхоуп, желая без промедления сообщить обо всем главе Приходского совета: Дэвид успел позабыть чудовищное подозрение, посетившее его в ту ночь. Он знал, что лицо его не зажило, но не собирался скрывать царапины и синяки, ведь они были частью его доказательств. Но Эфраима Кэрда в Чейсхоупе не было. Неопрятная, раньше времени состарившаяся жена фермера с выводком оборванных детишек, вцепившихся ей в подол, рассыпалась в извинениях. Смахнув для него пыль с лавки, она предложила парного молока и кусок домашнего сыра, но Дэвид видел, что ей не по себе. Надо же, их дом почтил своим присутствием священник, а Эфраима нет!.. Мужу пришлось с утра отъехать в Аллерский приход: Джонни Дэвидсон прикупил в Карлайле английского племенного быка — настоящего, для улучшения породы, — и вряд ли Эфраим вернется засветло. Женщина выглядела гостеприимной и доброжелательной, но Дэвиду подумалось, что она слишком много оправдывается… Неужто ее муж до сих пор под одеялом на супружеском ложе?
По пути домой, у поворота к кирке, ему попался Тронутый Гибби. Всю долгую зиму идиот везде следовал за пастором и много раз обедал в кухне его дома. Каждая встреча начиналась словами «ух, миленький мой мистер Семпилл» или «мой дорогой мистер Дэвид», после чего на священника обрушивался водопад нелепых похвал. Но сегодня Гибби приветствовал Дэвида камнем, просвистевшим возле самого уха, а когда молодой человек обернулся, дурачок, чье лицо перекосило от адской ненависти, излучал угрозу. Полетел второй камень, совсем мимо цели. Дэвид сделал вид, что пускается в погоню, и Гибби заковылял прочь, выкрикивая всякие мерзости. Из ближайшего дома вышла женщина и что-то сказала безумцу, после чего Гибби замолк и скрылся в огородах… Она же, не глянув в сторону пастора, поспешила в дом, закрыв за собой дверь. Неужели все прихожане были связаны тайным сговором? Кружился ли деревенский дурачок вместе с другими в безбожном хороводе в Лесу?
В следующее воскресение, пятого мая, кирка в Вудили была забита до отказа. На службу явился едва ли не весь приход, исключая разве что младенцев. Никогда доселе паства не казалась столь притихшей и ожидающей чего-то. В основе речи Дэвида лежала фраза «И войдут люди в расселины скал и в пропасти земли от страха Господа»[71], и пастор вложил всю душу, вещая свободно и легко, чего недоставало его более тщательно подготовленным проповедям. Самому боулдскому Воанергесу было далеко до пламенной вдохновенности, с какой Дэвид описывал, как народ Израиля обратился к запретным богам и как Всемогущий обрушил на них гнев, обрекая на смерть и изгнание. Но лишь только пришла пора сделать вывод, венчающий проповедь, он замешкался. Лица перед ним: спокойные, невозмутимые, жуткие в своем благочестии — походили на каменную стену, по которой он молотил слабеющими руками.
«Мне точно известно, — сказал он, — что в этом самом приходе стоят алтари Вааловы и что в нашем краю обетованном есть рощи, в коих почитают богов языческих, иными словами, демонов Преисподней. Не сомневайтесь, я сорву покровы с богопротивных тайн, и извлеку их на свет, и призову гнев Божий на головы всех служителей Сатаны в Вудили — неважно, с каким тщанием они блюдут обычаи церковные. Здесь и сейчас я взываю к заблудшим душам: признайтесь и покайтесь, ибо я, вооруженный мощью Господней, не остановлюсь, и горе тем, чьи сердца отягощает грех».
Но слова его точно повисли в непроницаемой тишине. Дэвид смотрел на старейшин: на мрачное бледное лицо Чейсхоупа, на постную мину ханжи Питера Пеннекука, на лукавый рот мельника Спотсвуда с непривычно сомкнутыми губами, на угрюмого Майрхоупа. Он видел, они оценили его решимость, однако взгляд их был тверже скал. Люди за ними, мужчины и женщины, старые и молодые, слушали внимательно, но казались равнодушными. Никто не плакал и не завывал, никто не трясся в благочестивом страхе, как в день проповеди боулдского священника. Неужели в кирке собрались одни невинные и его слова не касаются их? Или они столь погрязли в пороке, что в их глазах его призывы пустое сотрясание воздуха?
Старейшины поздравили его с удачной проповедью.
— Вашими устами глаголал сам дух Господний, мистер Семпилл, — сказал Чейсхоуп. — Слово Божие дошло до глубин наших душ, и надеюсь, всяк прихожанин подтвердит это.
Взглянув на бледные щеки и рыжую шевелюру фермера, Дэвид неожиданно понял все. Стояла теплая погода, но шея Эфраима Кэрда была укутана в платок, как будто он страдал от простуды. И разве это не синяки на мясистой щеке и под левым ухом?
На следующий день Дэвид решил встретиться с Амосом Ритчи, кузнецом. Узнав, что тот оправился по делам в Нижний Виндивэйз, пастор поджидал его вечером в холмах, на обратном пути оттуда. Соскучившийся по дружеской беседе священник с радостью увидел, как большой, неуклюжий Амос с мешком инструментов за плечом шагает в сумерках по косогору. Со времен снежной бури Дэвид успел крепко сдружиться с Ритчи. Он считал его человеком добропорядочным и кристально честным и знал, что в нем живет вера, пусть он иногда и пропускает богослужения. Грубоватый в речах и готовый каждую минуту вспылить, Амос обладал щедрым сердцем, помогая даже тем, кого презирал. Он не был мастером говорить красиво, но все знали его добрую душу. В деревне говаривали, что «поношениях Амоса утешения поболе, нежели в молитвах Питера Пеннекука».
Но сейчас вся дружеская прямота кузнеца, кажется, улетучилась. Завидев Дэвида, он был готов на что угодно, лишь бы избежать разговора. В глазах сквозило беспокойство, и он ускорил шаг, стоило Дэвиду присоединиться к нему.
— Как жена? — спросил пастор.
— Славно, сэр. Она нынче покрепче, надеюся, лето возвернет алость на ее щеки. — Произнося это, он смотрел куда-то вдаль.
— Мне надо посоветоваться с тобой, Амос. Мне кажется, мы настоящие друзья и я могу говорить с тобой, как с братом. Я узнал о великом зле, творящемся в нашем приходе. Что-то в Лесу заставляет людей идти против Господа. Я своими глазами видел бесчинства в канун Белтейна.
Ответа не последовало.
— Вчера ты был в кирке, Амос, и слышал мою проповедь. Вудили нужно выбрать, кому служить. Ты мой друг, и пусть ты не всегда благочестив, ты хороший христианин как на словах, так и в делах. Я взываю к твоей совести и заклинаю Христом, за тебя на крест пошедшим, рассказать мне, что тебе известно об этом смертном грехе, и назвать имена грешников.
Амос застыл как вкопанный. Опустив мешок на землю, он заглянул в глаза священнику:
— Не впутывайтеся, сэр. Внемлите моему совету — не впутывайтеся.
— Бога ради, что за глупости? — возмутился Дэвид. — Неужели и ты, мой дорогой друг, втянут в нечестие?
