Даже самым древним старикам в приходе Вудили не доводилось слышать подобной проповеди, и вскоре слава о ней разнеслась за пределы округи. В тот день все уходили из кирки в щемящей тишине, покидали церковный двор словно на цыпочках, стараясь не смотреть в глаза друг другу, пока не выйдут за ворота. Старейшины не стали ожидать пастора в доме собраний, а когда Дэвид направлялся домой, ему показалось, что он заметил спину Питера Пеннекука, прячущегося за торфяной насыпью, лишь бы избежать встречи с ним.
Для священника из Вудили то были дни одиночества и тревог. Он жил в окружении врагов, ибо и те, кого он считал друзьями, подвели его. Он не сомневался, что Амос Ритчи сговорился с Изобел запереть его в кабинете накануне второго Белтейна, и то, что причиной сему была искренняя привязанность, усугубляло его отчаяние и понимание непосильной тяжести взваленной на себя ноши. Ему предстояла борьба с грехом в приходе, где даже невинные пытались удержать его от действий. Да, эти честные создания боятся за него — но почему? Он весь полнился гневом, думая, что они не относятся всерьез к его священной миссии, и в его душу закрадывался смертельный страх пред великим злом, с коим ему предстоит сразиться. «Власти и силы», — так сказал Амос, да, он идет против Владыки воздуха[74] и Сил тьмы. Он не сомневался, что в Лесу видел, как Дьявол и его присные во плоти плясали в хороводе вместе с прихожанами, и действительно слышал голоса потерянных душ. Временами его колени подкашивались от обычного человеческого страха, и тогда ему хотелось бежать прочь из прихода, как из проклятого места. Но затем мужество возвращалось вместе с верой в то, что Небесная рать на его стороне, и страх перерождался в ярость, негодование и гнев на искусителей его паствы. Однако нервы у него шалили, ночами он лежал без сна, чутко прислушиваясь к каждому шороху снаружи, а если засыпал, то внезапно просыпался весь в поту, охваченный неизъяснимым ужасом.
Но больше всего Дэвида тяготило то, что он не знал, как лучше действовать. С кафедры он яростно клеймил отступников, но ответа не было, потрясенный Никодим[75] так и не явился к нему в ночи. Люди на улице и на порогах домов прятали глаза. Тронутый Гибби не кидался камнями, возобновив льстивые речи, но больше никто не пытался заговорить со священником. Изобел повеселела и старательно заглаживала свою вину навязчивой заботливостью, но Амос Ритчи продолжал держаться в стороне. Как и дети, которые всегда были его главными союзниками. Наверное, родители сделали им внушение, потому что они бросались врассыпную, едва завидев его поблизости, а когда однажды он подошел сзади и погладил мальчика по голове, ребенок разрыдался и убежал. Что за fama[76] ходила о пасторе по всему Вудили?
Хуже всего было то, что у Дэвида не получалось составить план кампании. Одним горячим свидетельством Пресвитерский совет и шерифа не убедить. Доказательств вины определенных людей у него нет. Дни шли, и Дэвид привык мысленно делить паству на преступников и соумышленников. Некоторые виделись довольно невинными, если забыть про грех попустительства, но он пребывал в убеждении, что остальные присутствовали на полночных шабашах: все эти угрюмые и чувственные юнцы; женщины, отводящие глаза; краснеющие и притихшие девушки, чьи брошенные искоса взгляды намекали на тайны; старухи, дикий смех которых он слышал во дворах. По поводу одного человека изначальная уверенность постепенно уступала сомнениям. Бледное лицо Эфраима Кэрда загорело от времени, проведенного на открытом воздухе, и только он во всем приходе намеренно искал встреч с Дэвидом. Завидев пастора, фермер приветливо здоровался, степенно рассуждал о делах и сдержанно хвалил воскресные проповеди. «Ух и славный год для овса выдался, — говорил он, — погоды каковские стоят, а ягнята-то на Чейсхоупском холме одно загляденье. Будем надеяться, сэр, что и зерна, кои вы заронили в души, дадут щедрые всходы». Слова звучали так просто и искренне, что было трудно поверить в его лицемерие.
План кампании! Он оставался неясен, и мучительное беспокойство не покидало Дэвида ни в постели, ни за столом. Он решил не доверяться собратьям-священникам, ибо чем они могут помочь ему? Мистер Мёрхед не примет его всерьез, ведь жители Вудили так охотно выступили в поддержку Ковенанта. Мистер Праудфут обязательно поверит, но предложит строго придерживаться догматов. Мистер Фордайс из Колдшо тоже казался неверной опорой, потому как этот болезный праведник был способен только на утешение, но не на борьбу. Нет, Дэвиду предстоит сражаться в одиночку, надеясь, что Бог сам ниспошлет ему союзников. Для битвы требовались воины, разящие не словом, а делом, ветхозаветные пророки, собственными руками уничтожавшие чащи, выкорчевывавшие алтари и рубившие Агага на куски[77]. Но как сыскать таких в краю, где боголюбцы робки, как овцы, а их пастыри лишь гремящие голоса в тумане?
Июнь оказался месяцем жаркого солнца и чистого небосклона, холмы высохли добела, и можно было без опаски гулять по некогда глубоким топям. В такую погоду дома не усидишь, и как-то днем, во время беспокойного похода вдоль Руда, Дэвид неожиданно встретился со старым знакомым. В долине, там, где пересекались пути из Клайда и Аллера, он нос к носу столкнулся с арендатором из Риверсло, поднимающимся с лошадкой на поводу по крутому каменистому косогору.
Этот человек, Эндрю Шиллинглоу, оставался загадкой как для прихода, так и для священника. Это был высокий худой мужчина лет сорока с небольшим, черноволосый и чернобородый, с угрюмым лицом и улыбчивым ртом, похожий на радушного дикаря. Он считался лучшим фермером в округе, поговаривали, что денег у него не меньше, чем у мельника, но доказательств подобного процветания, кроме добротных построек усадьбы Риверсло, не имелось. Он являлся обладателем единственной в Вудили хорошей верховой лошади и постоянно был в разъездах, избороздив край не меньше, чем какой-нибудь ходебщик. Он мог месяцами не бывать дома, и частенько шла молва о том, что его видели то в Галлоуэйе, то на западе или же на границе с Англией, посему обмен слухами о его занятиях сделался любимым времяпровождением среди соседей. Он ничего не покупал и не продавал в пределах Вудили, держался особняком, но внимательному человеку сразу становилось понятно, чем он занимается. Был он не только фермером, но купцом и посредником, и во времена, когда редко кто выезжал торговать за пределы родной местности, он вел дела на дальних рынках. В краю домоседов Шиллинглоу был единственным путешественником.
