Но никакой радости в голосе Изобел не было. Она нервно перебирала пальцами, взгляд блуждал.
— Ты знаешь, что со мной случилось? — спросил Дэвид.
— Ох, Боже мой! Мне-то откуда то ведомо?
— А что сама думаешь? Находишь меня под утро у дверей без сознания, лицо исцарапано, тело в синяках. Что, по-твоему, произошло?
— Думаю, сцапали вас боглы. Всяк ведает, в Праздник святого креста получают они Божье соизволение на свободе порезвиться.
— Женщина, как могут слова о боглах исходить из уст христианки? На меня напал Дьявол, но сделал это посредством созданий из крови и плоти. Женские ногти исполосовали мне лицо, а мужские пальцы сдавили горло. Я гулял по Лесу — разве подобает служителю Божию бояться темноты и деревьев? — и набрел на языческое капище, и стоял там алтарь, покрытый полотном, точно для таинства. К стыду своему, признаюсь, я испугался, но Бог направил мой страх и вновь привел меня, беглеца, к этому самому алтарю. И увидел я то, что милостию Божьей надеюсь никогда не узреть снова: черти плясали под дуду Дьявола. В гневе ринулся я в их хоровод и сорвал маску с дьяволовой головы, но они одолели меня, и я потерял сознание. Когда я сражался с ними, я сражался с плотью и кровью, с бренными мужчинами и женщинами, поддавшимися соблазнам порока.
Он замолчал, Изобел все еще смотрела в сторону.
— Храни нас Бог! — простонала она.
— Я уверен, что те мужчины и женщины были моими собственными прихожанами.
— Не может того быть, — прохрипела Изобел. — Вы были не в себе, мистер Дэвид, сэр… Черный лес да луна да поздний час заморочили вам голову. Вы видали диво, но не плоть и кровь, сэр…
— Я видел мужчин и женщин из Вудили, и души их проданы и прокляты. Изобел Вейтч, я твой хозяин и твой пастор. Я приказываю тебе говорить правду, как на Страшном суде. Что знаешь ты о нечестии, творящемся в этом приходе?
— Я? — закричала она. — Я! Ничегошеньки мне не ведомо. Ни я, ни муж мой по Лесу не шастали.
— Иными словами, кто-то в Вудили в Лес ходил. Говори, женщина, или не обрести тебе спасения. Здесь все пропитано грехом чародейства, и не будет мне покоя, покуда я не вырву порок с корнем. Кто в Вудили заключил союз с Дьяволом?
— Мне-то почем ведать? Сэр, молю вас, не мучьте меня, не пытайте. Ходит о Вудили лихая молва, все из-за чащи лесной, но Бог карает виновных. Живали в Вудили ведьмы, однако изгнали их отсель и спалили на огнище, и было их поболе, нежели во всяком ином пасторате у вод Аллера. Положитеся на Слово Господне и проповедуйте, мистер Дэвид, и направится народ по верной тропе, а приметеся что о Лесе вынюхивать, разворошите гнездо осиное и самому же вам худо станет. Как говаривал мой батюшка, не надобно супротив ветра плевать. Уверуйте, что грех не останется безнаказанным и грешники раскаются, как мистер Макмайкл веровал до вас.
— Мистер Макмайкл знал о скверне в Лесу?
— Не ведаю. Неа, не домекал. Был он человек смирный, ездил токмо торными путями да сиживал у камелька, не то что вы, по болотинам да чащобам не расхаживал, аки окаянник… Не будите лихо, покуда оно тихо, сэр. Народ тутошний кроткий да работящий, вот и ведите его по тропе прямой да узкой. Не все у нас столь худо, аки вам мерещится. Может, кто чутку оступился в шествии своем в Землю обетованную. Они возвернутся к вере истинной, недаром подписи их под Ковенантом стоят…
— Умолкни! — не выдержал Дэвид. — Это мерзкое богохульство и ужасное лицемерие. Что мне проку в пустословии, когда записные боголюбцы живут во лжи? Кому я могу доверять? Один кричит о любви к Господу, а сам погряз в жутких тайных пороках. Другой видится мне святым, но может обернуться главным грешником. Неужто в Вудили нет истинных слуг Христовых?
— Тьма их, — сказала Изобел.
— Так кто они? Ричи Смэйл из Гриншила показался мне чистой душой, но верно ли это?
— Насчет Ричи будьте покойны. Это так.
— А ты, Изобел?
Ее напряженное лицо покраснело.
— Сама-то я сосуд прохудившийся, но ни я, ни мой муж не якшались с Супостатом.
— Но знаешь ли ты тех, кто имел с ним дело? Я требую их имена.
Она скривила рот.
— Ох, сэр, ничегошеньки не ведаю. Откель мне, вдовице, ежедень хлопочущей по дому, таковское ведать?
— Однако что-то тебе известно. Ты кое-что слышала. Приказываю, говори.
Она испугалась, но лишь плотнее поджала губы.
— Кто я есть, дабы на людей поклеп возводить, тем паче никакой уверенности во мне нету.
— Ты боишься. Во имя Господа, чего же? Страх в душе должен быть один — пред воздаянием Всевышнего, а твое молчание может навлечь Его гнев.
Однако лицо Изобел не изменилось. Дэвид понял, что ее упрямство не переломить.
— Тогда послушай меня, Изобел Вейтч. Глаза мои отныне открыты, и не будет мне успокоения, покуда не искореню зло в Вудили. Я разыщу и обличу всякого нечестивца, даже если им окажется кто-то из Приходского совета. Я направлю на него ярость Божью и длань закона человеческого. Я сорву покровы с порочных тайн Леса, пусть мне придется срубить деревья все до единого. Во имя Всевышнего буду я молотить этот приход почище, чем молотят пшеницу, я отделю зерна от плевел и предам плевелы сожжению. Задумайся над этим, Изобел Вейтч, и помни, тот, кто не со мной, тот против меня, и в день гнева Господнего не будет прощения ни нетвердой руке, ни смолчавшим устам.
Женщина затряслась и закрыла глаза ладонью.
— Покушать вам принести? — пробормотала она.
— Не желаю вкушать пищу, покуда Господь не дарует мне ясность, — строго произнес он, и Изобел, привыкшая разговаривать с хозяином до последнего, поспешила прочь из комнаты, подобно отпущенной обвиняемой, опасающейся, что решение суда переменится.
* * *
Дэвид не спал всю ночь, а когда встал, тело ныло, но душа успокоилась: он обрел утешение, пусть и не смел признаться себе в этом. Теперь он понял, что делать. В приходе обитало зло, коему он объявил войну, и оно могло оказаться везде, ибо Дэвид не знал имен виновных. Это зло напоминало Лес, бесформенную тень, застящую сияние дня. Исчезли противоречивые чувства, угрызения совести. Что значат отвлеченные сомнения в политике Церкви в сравнении с происходящей на его глазах схваткой Бога и Велиала?.. Впервые за эти дни он свободно подумал о девушке под зеленой сенью чащи. Лощина, разделяющая сосняк и дубраву с орешником, превратилась для него в границу между тьмою и светом: первозданная невинность мира, сотворенного Богом, по одну сторону и нечистое логово порока по другую… И все же первая встреча с Катрин произошла под соснами. К его ужасу пред созданиями мрака добавилась горечь святотатства: то непристойное празднество, должно быть, заразило саму землю, по которой ступала ее нога.
