Бизнес, который в Москве контролирует мой сын, давно привлекает босса Камморы, поэтому я не исключаю, что тот мог сделать ход конем, переманив Маттео на свою сторону. Ситуация с общаком в ресторане лишь подогревает мои подозрения по поводу верности сына семье. Да и та стычка с солдатом вражеского клана… это не может быть случайностью. Слишком много совпадений. Однако вопрос вот в чем: если мои подозрения верны — кто свел Маттео с кланом Каморры?! Сами они не сунулись бы, все же это риск развязать войну. Маттео кто-то хорошо обработал, и тогда его знакомство с Роксоланой мне тоже не кажется случайным. Со мной ведут двойную игру. И пусть доказательств у меня нет, но я все равно чувствую. Спокойные дни закончились. В воздухе уже витает запах крови.
***
Захожу в дом и направляюсь прямиком в свой кабинет, дав по пути указание, чтобы ко мне сейчас же привели Маттео. Надо поговорить с сыном. Понять ход его мыслей. Что толкает его на предательство? А я ведь нутром чую, и оно меня еще ни разу не подводило. Сейчас жалею лишь о том, оберегал ребенка от мира насилия. Ему все доставалось слишком легко, он не научился ценить ни черта. И пусть я пытался привить сыну наши моральные принципы и воспитать в нем мужчину, как когда-то сделал мой отец, но все усилия не увенчались успехом.
Во мне воспитали воина, научили никогда не отступать, не сдаваться, не колеблясь проливать кровь и ставить на колени тех, кто посягнул на мою честь. Маттео же совсем другой. И сколько бы я ни пытался вложить в его голову правила, которым он должен следовать, все напрасно. Поэтому как бы мне этого ни хотелось, сейчас я не могу доверять собственному ребенку.
Почему мой сын выбрал такой путь? От него же за версту несет жалкой трусостью. Наверное, таким надо родиться. А алчность он унаследовал от мамаши. В его жилах течет ложь, Маттео буквально пропитан ею. Он не знает, что такое долг и честь. Я упустил своего ребенка…
Стук в дверь вырывает меня из тяжелых размышлений.
— Отец, ты звал? — виновато произносит сын.
— Сядь, — жестом указываю на стул и какое-то время молча смотрю на Маттео.
— Отец, прости, сам не знаю… — не выдержав моего взгляда, начинает оправдываться он.
— Когда человек постоянно извиняется, он становится пустышкой. Никчемным. Мой сын никогда не будет таким. Ты в чем-то виноват? Есть, за что просить прощения?
— Да. За свое невежество.
Я испускаю тяжелый вздох и откидываюсь на спинку кресла, складывая пальцы в замок.
— У тебя всегда было то, о чем большинство твоих сверстников может только мечтать: выпивка, девочки, деньги, машины, квартиры. Все блага. Но ты не научился этого добиваться сам.
— Пап, я знаю. Но я не ты. — Маттео неуверенно садится и запинается. — И не хочу становиться таким.
— И какой же я? — Молчит. — Ну же, скажи мне в лицо.
— Я не убийца.
— Мужчина в нашем мире должен быть готов убивать. А ты часть этого мира, хоть и отдаленная.
— Но я не готов быть убитым.
Честность моего сына одновременно радует и убивает меня.
— Столько сил в тебя вложено, и все напрасно, — раздраженно цокаю языком. — Я вырастил труса. Что я такого сделал, что ты перестал меня уважать? Ты называешь меня убийцей. Хорошо. Но я лучше всажу человеку пулю в голову, чем дам наркоту. Наркотики — это хаос и, если дать им власть, они все уничтожат. Все. Запомни это, Маттео. Они убьют всех нас. Всех. Без исключения.
— Отец, я не понимаю, зачем ты мне все это говоришь…
Я вскакиваю с места и, схватив его за грудки, рывком дергаю на себя.
— Отец, отец, — передразниваю его. — Будь мужиком! Мужиком, мать твою, а не тряпкой! Ты мой сын. Сын Рафаэля Росси! Человека, которого боится каждая тварь не только в Италии, но и далеко за ее пределами!
— Отец, я не хочу ругаться с тобой, — пытается храбриться Маттео. — Ты вправе лишить меня бизнеса, денег, но не вправе принуждать жить по твоим правилам. Я этого не хочу.
Грубо отталкиваю Маттео, и он падает на стул, а я возвращаюсь на свое место, до хруста сжимая кулаки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я ни в чем тебя не обвиняю, Маттео. Всего лишь напоминаю о принципах нашей семьи. И о том, что, если кто-то их нарушит… Я не прощаю пренебрежения мной и моим словом. — Поднимаюсь и подхожу к окну, раздвигая жалюзи в попытке отвлечься хоть чем-то. Маттео еще не созрел для нужного разговора. Еще не время. — Что от тебя хотел человек Каморры? — резко меняю тему, чтобы заглушить в себе нарастающую ярость.
Когда поворачиваюсь, Маттео застыл подобно каменной статуе, и лишь спустя минуту нервной улыбкой подает признаки жизни.
— В смысле? Ты про того мужчину? Да ерунда, па. Он просто задел меня плечом, а я был на взводе, вот мы и закусились… я не знал, что это человек…
— Мне не нужны твои оправдания. Послушай, Маттео, — пронзаю его взглядом, — я скажу это лишь один раз, и прошу, запомни наш разговор. Ты мой сын, Маттео. Моя кровь. Но если предашь, мне придется убить тебя. Убить свою плоть и кровь. Убить себя. Если не хочешь пролить мою кровь, будь со мной честен.
Он неуверенно кивает и сглатывает, снова нервно улыбаясь.
— Ты как-то связан с Каморрой?
— Нет, — слишком быстро отвечает Маттео. Явная ложь, но пока рано раскрывать карты. Нужно во всем разобраться.
— Хорошо. Надеюсь, так и останется. — Сажусь на место и откидываюсь назад, пристально наблюдая за его реакцией. — Почему ты не остановил свою девушку? Не догнал и не вернул ее?
— Не знаю. Думал, нам обоим нужно успокоиться. Хотел дать ей время остыть…
— И она бы точно остыла. Изнасилованная и выброшенная в кювет.
Глаза Маттео округляются, становясь размером с монету.
— Где она?
— С ней все в порядке. И со мной, благодаря ей, тоже. Если бы я не сорвался искать Роксолану, боюсь, был бы уже на свалке вместе с останками своей машины.
— Отец…
— Не хочу слышать твоих оправданий. Они меня раздражают, — жестко осекаю его. — В ближайшие дни попрошу тебя не покидать дом. И Роксолану это тоже касается. Тебе известно, кто я, и все, кто находится рядом со мной, автоматически попадают в красную зону. Ты привел в нашу семью девушку, которая не заслуживает этого. Она не в курсе, куда ты ее втянул, и не должна узнать. Именно поэтому вам нельзя жениться. Она чужая, и навсегда такой останется.
***
Маттео уходит, а я снова погружаюсь в водоворот мыслей. И только лишь терпкий, обжигающий вкус бурбона мешает утонуть в них. Прикрываю глаза, и в памяти яркими вспышками проносятся кадры минувшей ночи: стройное тело, которое я жадно исследую руками; скрывающиеся под черными ресницами сверкающие изумруды; пухлые губы, издающие тихий глубокий стон. Сука! Резко вскакиваю и швыряю бутылку в стену, жалея, что не получится так же легко избавиться от гребаных фантазий об этой девчонке. Ощущаю, как моя грудь ходит ходуном, а член снова болезненно упирается в ширинку. Прекрасно понимаю, что рядом с ней бессонные ночи станут для меня обыденностью. Сквозь стены ведь стану чувствовать ее дыхание, а губы будут гореть от призрачного вкуса ее дикой свежести. Устало падаю в кресло и выдвигаю один из ящиков стола, вытаскивая оттуда потрепанную книгу. Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц», откуда вываливается детский рисунок с изображением коряво нарисованной змеи. Столько лет…
Я измучен безрадостными думами. Я мертв внутри, но благодаря ей оживаю. Она — единственный осколок света и тепла из прошлого.
[1] Консильери (итал. consigliere — советник) — руководящая должность в иерархии сицилийской, калабрианской и американской мафии, является третьим лицом в преступной иерархии, как правило, после дона и капобастоне. Вместе с ними образует руководящий совет или «правление».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Глава 12
РОКСОЛАНА
Стою в ванной перед зеркалом, задумчиво заплетая волосы в косу и рассматривая свое бледное отражение. Каков хитрец, позаботился, купил закрытое платье, чтобы скрыть свои зверские отметины на моей коже. Только вот, вопреки логике, я вовсе не думаю о том, как объясню Матвею синяки, спрятанные сейчас под темно-синей тканью. Душу прожигает разочарование из-за того, что не устояла, позволила себе поддаться искушению с этим дьяволом. Мне нет оправдания. В одном он прав: я сама этого желала. И неважно, что наутро мой затуманенный похотью рассудок прояснился.
