— Слушаюсь, товарищ энерал. Оркестр, может вам для встречи подготовить?
— Лучше без лишнего шума, — говорю я.
— А без шума-то, боюсь, не выйдет уже. Так что, можно и с оркестром. Приходи, чего уж, только не раньше четырёх, а то меня сейчас с товарищами на ковёр вызывают. У нас тут ЧП городского масштаба. Сношать будут, а это дело небыстрое, понимаешь?
— Понимаю, конечно. Но вы распорядитесь тогда, чтобы меня пропустили. Я подожду, если вас не будет.
Закончив разговор, я кладу трубку и собираюсь уходить.
— Брагин, — останавливает меня физрук. — Ты же из десятого «А»?
Я молча смотрю на него.
— Ну, а почему на физкультуру не ходишь? Останешься неаттестованным за четверть. Проблем не оберёшься.
— А я, Глеб Алексеевич, освобождённый. У меня травма головы была. В тот же день, когда вы меня из-под машины вытащили. Спасибо вам, кстати. Большое.
— И на сколько ты освобождён? — сдвигает он брови.
— На два месяца, но вообще-то думал, что надо бы начинать ходить помаленьку. Я, кстати, спросить у вас хотел. Нельзя ли пару раз в неделю по вечерам у вас в спортзале проводить занятия по самообороне?
— Это надо с директором говорить, я такое решение принять не могу.
— А вам понравился приём?
— Какой ещё приём? — хмуро спрашивает он.
— Ну, когда я вам руку завернул. Я знаю крутого тренера, который может вести группу. Надо только место. Военный, боевой офицер, всё совершенно законно, никаких денег. Чисто в порядке шефской помощи. Так что, если надо с директором поговорить, поговорите. Если, конечно, вы заинтересованы. И да, десятый «А», так что скажете потом, что надумали. До свидания, Глеб Алексеевич.
Я выхожу, оставляя физрука переваривать услышанное и двигаю на химию.
После уроков всех «комсомолообязанных» с восьмых по десятые классы загоняют в актовый зал. Я захожу в комитет. Крикунов «облизывает» уже прибывшую Куренкову. Я её сразу узнаю. В молодости я её не знал, но в зрелости встречал несколько раз. Удивительно, она выглядит почти так же, как в моём времени, только морщин нет и жопа поменьше, хотя широта кости, особенно в тазобедренном отделе видна уже сейчас.
— Вот, Валентина Романовна, разрешите вам представить секретаря нашей школьной комсомольской организации, Егора Брагина.
— Здравствуйте, Валентина Романовна, — уверенно произношу я и протягиваю руку. — Очень рад с вами познакомиться. Много хорошего о вас слышал.
— Да? — немного надменно поднимает она бровь, а Крикунов делает глаза по полтиннику, ожидая от меня какой-нибудь гадости. — И чего же ты слышал?
— Слышал, что благодаря вам, район добился значительных результатов, и ваш вклад в этом довольно большой?
— И от кого же ты слышал? — кривит она в усмешке тонкие губы. — От Крикунова?
— Нет, Андрей Михайлович говорит, что ваш вклад в этом не большой, а решающий. Довольно большим его Новицкая называет.
— Ирина Викторовна? — удивляется Куренкова.
— Вот именно, — соглашаюсь я, — она самая. Скажите мне пожалуйста, Валентина Романовна, вы не будете возражать если я вам дам слово? У нас сегодня в повестке подведение итогов сбора макулатуры и постановка новых задач. Можно выступить с напутствием и пожеланиями новых успехов. Или просто короткое приветствие?
— Хм, — качает она головой. — Могу вас поприветствовать.
— Спасибо большое.
— А что результаты по макулатуре действительно хорошие?
Да кто ж его знает, милая моя капиталистка будущего. Но, на всякий случай, скажем, что хорошие, просто отличные.
— Замечательные, — подтверждаю я. — Правда, признаюсь, моих организаторских способностей для этого маловато. Если бы не Андрей Михайлович, думаю, результаты были бы намного скромнее. А так мы сдали практически двадцать тонн.
— Двадцать? — переспрашивает она.
Крикунов крякает.
— Ну, — говорит он, — нам уже пора. Давайте пройдём в актовый зал.
— Я полагаю, Валентину Романовну можно сразу в президиум проводить?
Крикунов снова крякает.
Мы поднимаемся на пятый этаж и заходим в зал. Он уже полный. Стоит шум и гвалт. Поднимаемся на сцену и усаживаемся за стол, покрытый малиновой плюшевой скатертью. Ну что же, нужно провести собрание. План с Крикуновым я уже обсудил. Значит, надо действовать, причём скорее, чтобы не тянуть кота за хвост и скорее бежать к табачному капитану.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я поднимаюсь.
— Товарищи! — говорю я громогласно, как на плацу.
Общий гвалт немного стихает и все удивлённо смотрят в мою сторону. Классные руководители успокаивают неуспокаеваемых и воцаряется относительная тишина.
— Собрание комсомольской организации школы объявляю открытым. Какие будут предложения по составу президиума?
Руку тянет девочка из первого ряда. Я предоставляю ей слово и она зачитывает по бумажке несколько фамилий.
— Будут другие предложения? — обращаюсь я к залу и получаю в ответ тишину. — Возражения? Замечания?
Нет, ничего подобного не предвидится.
— В таком случае прошу голосовать за состав президиума списком. Кто за? Прошу поднять руки. Против?.. Воздержался?.. Принято единогласно. Прошу членов президиума занять свои места.
Члены поднимаются на сцену.
— Слово для приветствия участникам собрания предоставляется второму секретарю Центрального районного комитета ВЛКСМ, товарищу Куренковой Валентине Романовне.
Пока она идёт от стола к трибуне с гербом СССР, стоящей здесь же на сцене, зал снова начинает гудеть, поскольку никаких интересных событий, не говоря уже о зрелищах, на сцене не происходит.
— Товарищи, — снова встаю я, и говорю строгим голосом с недовольно-репрессивными интонациями, как прожжённый аппаратчик. — Прошу вас проявлять уважение и не тормозить ход собрания. Давайте все мы настроимся на конструктивную рабочую волну и выработаем необходимые решения, как можно скорее. Соблюдайте тишину, пожалуйста.
Гул снова смолкает и Куренкова начинает свой экспромт. Как говорится, «я чихнул и начал свой привет. С Новым годом, тётя Хая…»
После собрания Крикунов идёт её провожать. Перед тем, как уйти, она прощается со мной.
— Где это ты, Андрюша, такого орла взял? — спрашивает она у Андрея Михайловича.
— Выпестовал, Валентина Романовна, создал, как демиург, — отвечаю я. — Из подручных материалов.
— Далеко пойдёшь, Брагин, — качает она головой и пристально смотрит.
— Если позволите, — улыбаюсь я, — как-нибудь при случае я вам напомню эти слова.
Перед тем, как бежать к капитану, я заскакиваю в бар. Думаю, идея у меня верная.
— Альберт Эдуардович, — прошу я, поприветствовав бармена и руководителя этого «царства разврата», — Продайте, пожалуйста, бутылочку чего-нибудь хорошего, но не оголтело импортного. Умеренно-прекрасного, но доступного по цене простому советскому школьнику.
Он молча выходит в служебное помещение и возвращается с бутылкой. Повертев в руках, он ставит её передо мной на стойку.
— Двадцать пять, — говорит он голосом, лишённым эмоций.
Двадцать пять за «Слънчев бряг»? Жук вы Альберт Эдуардович. Ну да ладно, могло быть и хуже. Я отдаю деньги и забираю бутылку, завернув в серо-бежевую бумагу, любезно предоставленную барменом.
Кахи с Рыжим нет. Попрощавшись, я иду на выход и, как всегда, сталкиваюсь с ними обоими на ступеньках. На Кахе точно такая же куртка, как и у меня. Красная с белыми вставками и гербом СССР на груди.
Они останавливаются и смотрят на меня, как на приведение. Не ожидали увидеть?
— Здорово, орлы, — улыбаюсь я. — Смотрю, Андрюха, ты решил в нашу команду влиться?
— Чего? — хмурится он.
— В олимпийскую сборную.
— Ты где куртофан взял? — спрашивает он.
— В Лейк-Плэсиде, ясен пень. Там же, где и ты, по ходу. Хотя нет, точно, тебе батя подогнал, мажор.
— Чего? — снова тянет он.
— Ладно ребята, очень хочу с вами поговорить, вот прямо очень, но некогда. Не забыли, скоро игра уже? Ладно, бывайте. Увидимся. Кино, кстати, хорошее было. Жизнеутверждающее. Обязательно сходи, Рыжий. А потом обсудим.
