и дожидались, как паиньки. Нам было видно, что парусина таки достаточно треплется и резко дергается во все стороны; но мы полагали, что так и надо, и не вмешивались.
К нам из-под нее также доносилось множество подавленных изречений, и мы догадывались, что мои друзья находят дело трудноватым, почему и решили дождаться, чтобы оно упростилось, прежде чем присоединиться к ним.
Так мы прождали некоторое время, но, как видно, обстоятельства все более и более осложнялись, и вот, наконец, над бортом лодки выступила, извиваясь, голова Джорджа и высказалась откровенно.
Она сказала:
— Подсоби-ка ты, раззява! Стоит себе, как пень, хотя и видит, что мы оба задыхаемся. Олух ты эдакий!
Я никогда не был способен устоять перед призывом о помощи, поэтому пошел и распутал их; да и нельзя сказать, чтобы можно было мешкать, ибо лицо Гарриса уже начинало чернеть.
После этого потребовалось еще с полчаса усиленного труда, чтобы устроить все как следует; затем мы стали готовить ужин. Мы поставили чайник на спиртовку, на самом носу лодки, а сами отправились на корму и, делая вид, что не обращаем на него внимания, принялись доставать остальные припасы.
Это единственный способ заставить чайник закипеть, когда бываешь на реке. Если он видит, что вы дожидаетесь его и теряете терпение, он даже не станет шуметь. Не надо даже оглядываться на него. Тогда вы скоро услышите, как он плюется, сгорая от нетерпения способствовать заварке чая.
Хорошо также, когда очень спешишь, громко разговаривать между собой о том, что вам вовсе не хочется чаю, и что вы не станете его пить. Подойдите поближе к чайнику, так чтобы он мог вас услыхать, и выкрикивайте: «Я не хочу чаю, а ты, Джордж?» — на что Джордж кричит в ответ: «О нет, я не люблю чай; будем взамен пить лимонад — чай так неудобоварим». Тут уж вода выкипает из чайника и заливает спиртовку.
Мы прибегли к этому невинному мошенничеству, и в результате чай был готов прежде, чем мы успели справиться с остальным ужином.
Нам нужен был этот ужин. Тогда мы зажгли фонарь и уселись за трапезу.
В течение тридцати пяти минут во всю длину и ширину лодки не было слышно ни звука, кроме упорного жеванья четырех комплектов зубов и звяканья приборов и посуды. По прошествии тридцати пяти минут Гаррис сказал «Уф!», вытащил из-под себя левую ногу и положил на ее место правую.
Пять минут спустя Джордж также сказал «Уф!» и швырнул свою тарелку на берег; а еще спустя три минуты Монморанси, впервые со времени отъезда, выказал некоторое удовлетворение: он бросился на бок и вытянул лапки. А потом и я сказал: «Уф!», откинул голову назад и стукнулся о дугу, но мне было все равно. Я даже не выругался.
Каким чувствуешь себя хорошим, когда поешь досыта — как бываешь доволен самим собой и всем миром! Люди, делавшие надлежащий опыт, уверяют, что чистая совесть дает чувство большого счастья и удовлетворения; но полный желудок достигает той же цели с одинаковым успехом, и стоит дешевле, и получается с меньшим трудом. Чувствуешь себя таким всепрощающим и великодушным после основательного и хорошо переваренного обеда — таким одухотворенным, таким мягкосердечным.
Любопытное это дело — подчинение нашего интеллекта нашим пищеварительным органам. Мы не можем работать, не можем думать, когда наш желудок того не желает. Он предписывает нам наши впечатления, наши страсти. После яичницы с беконом он говорит: «Работай!» После бифштекса с портером: «Спи!» После чашки чаю (по две ложки заварки на чашку, и не давать стоять больше трех минут) он говорит мозгу: «Теперь вставай и покажи свои силы. Будь красноречивым, глубокомысленным и нежным; вникай ясным оком в Природу и Жизнь; разверни белые крылья трепещущей мысли и воспари богоподобным духом над мирским круговоротом, вверх по длинным путям пылающих звезд, к самым вратам вечности!»
После горячих булок он говорит: «Будь тупым и бездушным, как полевой зверь, — безмозглым животным, с безучастным взглядом, не освещенным лучом ни фантазии, ни надежды, ни страха, ни любви, ни жизни». А после водки, выпитой в достаточном количестве, он говорит: «А теперь, шут, кувыркайся и хохочи, чтобы позабавить близких — валяйся в шутовстве и бормочи бессмысленные звуки, и покажи, что за беспомощная пешка бедняга-человек, когда ум и воля его утонут, как пара котят, в полудюйме алкоголя».
Мы не более чем подлиннейшие, жалчайшие рабы своего желудка. Не тянитесь за нравственностью и праведностью, друзья мои; следите бдительно за своим желудком и снабжайте его с толком и рассуждением. Тогда добродетель и довольство воцарятся в вашем сердце, без всякого усилия с вашей стороны; и вы станете добрым гражданином, любящим супругом и нежным отцом — благородным, набожным человеком.
До ужина Гаррис, Джордж и я были сварливы, придирчивы и не в духе; после ужина мы сидели и сияли друг на друга, а также на собаку. Мы любили друг друга, мы любили всех и каждого. Гаррис наступил Джорджу на мозоль. Будь это до ужина, Джордж высказал бы пожелания относительно судьбы Гарриса в этой жизни и будущей, от которых содрогнулся бы всякий вдумчивый человек.
А теперь он просто сказал: «Полегче, старина, это моя любимая мозоль».
А Гаррис, вместо того чтобы сказать наиболее неприятным своим тоном, что невозможно не задеть какой-нибудь части ноги Джорджа, хотя бы обходить на десять ярдов вокруг того места, где он сидит, и утверждать, что нельзя входить в лодку обыкновенных размеров с такими длинными ногами, и советовать ему вывесить их за борт — как сделал бы это до ужина, — теперь сказал: «Ах, как мне жаль, дружище; надеюсь, что тебе не больно».
А Джордж ответил: «Ничуть», мол, он сам виноват; а Гаррис сказал — нет, виноват кругом он.
Любо было слушать.
Мы зажгли трубки и сидели, наслаждаясь тихой ночью и беседуя.
Джордж сожалел о том, что мы не можем быть всегда, как теперь, вдали от мира, с его грехом и соблазном, вести трезвую мирную жизнь и творить добро. Я сказал, что сам нередко мечтаю о том; и мы принялись обсуждать возможность переселиться вчетвером на какой-нибудь благоустроенный пустынный остров и жить там в лесах.
Гаррис сказал, что, насколько ему известно, опасная сторона необитаемых островов заключается в том, что на них обыкновенно бывает очень сыро; но Джордж сказал: вовсе нет, если только вентиляция устроена как следует.
Тут мы перешли к вентиляции, и Джордж припомнил забавное приключение, случившееся с его отцом. Отец его путешествовал в
