Многие и многие стены многоэтажных домов скрылись под огромными портретами улыбающегося Венценосцева. И надо сказать, что выбор был сделан действительно удачно. Когда после всех превратностей тяжелой судьбы подвижник культуры картофеля в России Былин прощался с сыном, говоря: «Память обо мне прошумит по России зеленой ботвой», и оператор показывал крупным планом не тронутые кариесом мысли, полные невинных слез глаза Венценосцева, — в зале плакали и мужчины.
Премьера фильма состоялась в большом кинозале. Когда на сцену один за другим вышли создатели фильма, ветер от аплодисментов сорвал у одной из актрис с головы кокетливую соломенную шляпку и закрутил над сценой. Когда Венценосцев подпрыгнул, поймал и подал шляпку актрисе, ветер от усилившихся аплодисментов вырвал у него шляпку из рук и понес над залом. Шляпку удалось поймать только в конце выступления, когда Венценосцев ушел со сцены. После вступительного слова известного киноведа выступил режиссер, затем слово дали исполнителю главной роли Венценосцеву. В краткой и содержательной речи Венценосцев произнес те слова, которые теперь всем нам хорошо известны не только по учебникам ботаники, но и по надписям на конвертах, конфетах, спичках, консервах. Он сказал: «Я счастлив, что хожу по земле, по которой когда-то ходил великий сын России Былин, жизнь которого подарила человечеству такой великолепный сценарий».
После триумфальной премьеры Венценосцев выступал во всех других кинотеатрах столицы, посетил он с картиной и другие города. Побывал Венценосцев и на своей творческой родине — в городе Н-ске. Когда специальный вагон, прикрепленный к скорому поезду Москва — Т…, подошел к перрону, жители Н-ска уже набили собой привокзальную площадь. Над толпой краснели плакаты: «Великому земляку Венценосцеву — слава!». Едва Венценосцев из специального вагона ступил на перрон, как его окружила толпа представителей населения Н-ска. Тут же, на перроне, они один за другим преподнесли Венценосцеву семнадцать твердых караваев черного хлеба, тринадцать полотенец грубого полотна, трафареченных под русскую вышивку, и девятнадцать пластмассовых солонок, наполненных до краев темной солью.
(В графе расходов Н-ского исполкома значилось двадцать буханок черного хлеба, двадцать трафареченных полотенец грубого полотна, двадцать пластмассовых солонок и один килограмм соли второго сорта, из чего видно, что три каравая хлеба, семь полотенец и одна солонка с солью были похищены кем-то в густой толпе радостно встречающих Венценосцева земляков.)
Пока растроганный Венценосцев умещал в свои чемоданы и сумки полотенца, солонки с солью и хлеб, его окружили пионеры. Пионеры несли плакат: «Дяде Венценосцеву, почетному члену 17, 18 и 19 пионерских дружин, — пионерский салют!».
Застегнув наконец почти все чемоданы и сумки, Венценосцев с благодарностью расцеловал по одному около четырехсот детишек, после чего, уже к вечеру, окруженный пионерами, он вышел на н-скую, такую знакомую и милую ему привокзальную площадь. Тотчас грянул оркестр. Вернее, тотчас грянуло два оркестра — духовой оркестр Н-ского парка культуры и отдыха и скрипичный секстет Н-ского городского драматического театра; оркестры были вызваны оба в полном составе на всякий случай и по причине хронических запоев ряда оркестрантов. Но неожиданно оба оркестра явились на площадь в полном составе, и теперь ни один не хотел уступить другому чести приветствовать прославленного земляка, и потому оба оркестра грянули вместе — духовой грянул торжественный туш, скрипичный секстет грянул романс, музыку и слова которого теперь в Н-ском театре приписывали Венценосцеву: «Я встретил вас, и все былое…» — вышла очень интересная музыка. Под ее звуки Венценосцева усадили в черную легковую машину, и машина, сопровождаемая встречающими, медленно двинулась в Центральный парк культуры и отдыха, где, как объяснили Венценосцеву, в следующей пятилетке будет заложен его большой бронзовый бюст, заказанный н-скими городскими властями т-скому скульптору. После осмотра места будущего бюста — пока там стоял большой гипсовый олень с отбитой ногой — машина с эскортом публики медленно двинулась к театру.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
У главного входа в театр собралась вся н-ская труппа. Впереди стояла Доброхотова в белом платье и высоко держала плакат «Победителю коллеге от побежденных коллег — дружный театральный привет!». У Доброхотовой было такое умильное лицо, что Венценосцев вспомнил свою первую любовь, с которой учился в деревенской школе, и заплакал.
Увидел он и все другие знакомые лица н-ской труппы, сладко глядящие на него, но времени на разговоры ему не дали. Директор большого Н-ского химического комбината Щелоков и директор Н-ского театра Выткин под руки вывели Венценосцева из машины. Смолкли оркестры, труппа расступилась, образовав узкий коридор, и пропустила их в здание театра. Втроем они обошли знакомое, милое сердцу Венценосцева закулисное помещение театра. Выткин нежно держал его под руку, называл на «вы» и Всеславом Всеславовичем, что тот даже засомневался — полно, да Выткин ли это? — и, только увидев позади него печальную, постаревшую Ыткину, решил, что это все-таки он. Потом они втроем посетили большую гримуборную возле сцены, где в прежние времена гримировался герой-любовник Рыдалин. Там, а не в той маленькой, размером с купе, комнатушке без окон, где на ином спектакле бог знает каким образом умещалось по шести-семи участников массовых сцен вместе с актером третьей категории Севой Венценосцевым, висела теперь мемориальная доска, по которой золотыми буквами было выведено: «Здесь начинал свой творческий путь выдающийся советский артист Всеслав Всеславович Венценосцев». Внизу через черточку стояли золотые числа, одно из которых означало год рождения — впрочем, нет, это не был теперь год, но — дата! — второе… собственно, второе число нельзя было назвать датой в строгом смысле слова — две последние цифры в ней тактично отсутствовали.
Доска оказалась фанерной, как, поскребя, заметил Венценосцев, но очень умело и со вкусом покрашенной под серый мрамор.
Вечером на банкете Выткин и все актеры театра, включая Доброхотову, Рыдалина и Тетерина, обращались к Венценосцеву во множественном числе и по имени-отчеству. Доброхотова оказалась за столом рядом с ним, она мягко подталкивала его в бок, потягивалась и зевала. После четвертого тоста — все тосты произносились обязательно о Всеславе Всеславовиче — Рыдалин упал перед ним на колени, ударяя себя в грудь, просил у него прощения и грозил кулаком плачущей Доброхотовой.
К досаде Венценосцева, среди обслуживающих банкет оказался и тот самый каверзный вокзальный официант. Увидев Венценосцева во главе стола, он расплылся в улыбке, назвал его на «ты» и «приятель», со всего маху бил по плечу и к концу банкета все время пробивался к нему и норовил поцеловать, а скорее всего укусить за щеку.
Оставшееся от банкета время Венценосцев употребил на розыски своего заветного альбомчика — но напрасно: никто в гостинице не знал ни про какие альбомчики, а спрашивать у актеров Н-ского театра по старой памяти ему не хотелось. На вокзал — так сказать, на закуску — так все было продумано и спланировано ответственными от исполкома по посещению Н-ска прославленными земляками — Венценосцева провезли по улице имени Венценосцева — так был теперь переименован Банный переулок. Возле пивного ларька Всеслав Всеславович вдруг увидел стоящего последним невысокого человечка в сильно поношенной оранжевой куртке — точно такой же, какая лежала у него самого как память в чемодане в одной из столичных гостиниц.
Человечек этот показался таким знакомым ему, таким родным, что он в голос воскликнул: «Помилуйте, уж не я ли это?!» — и приказал шоферу остановиться. Но это был новый актер третьей категории Н-ского драматического городского театра, взятый как исполнитель бесчисленных бессловесных ролей вместо уволившегося Севы Венценосцева. Звали нового актера Лева Понкин. Всеслав Всеславович Венценосцев выпил с ним наскоро несколько кружечек холодненького бочкового разбавленного пивка, прощупал в нескольких местах его заграничную поношенную оранжевую куртку, пожелал ему на прощание, как водится, ни пуха ни пера — и уехал на вокзал. Замолкли последние аккорды торжественного туша, в последний раз прозвучал романс «Я встретил вас» — и поезд медленно пополз вдоль перрона.
