Кто-то хихикнул, все переглянулись, смеяться перестали и опустили глаза. И что же? Под столом, рядом с апельсиновой кожурой, вилкой, обмакнутой в красный соус, и густым сверкающим плевком лежал Всеслав Всеславович Венценосцев.
Среди присутствующих оказался ветеринар. Он полез под стол, некоторое время провел там, потом сказал:
— Или у меня стоят часы, или он мертв. Если рассудить, то коза при таком пульсе…
Но суди не суди — мертв был и Венценосцев. Что ни говори, а слава, как видите, пустая, никчемная вещь. Как правильно подметил один древний мудрец, умирают все. А мы от себя лишь прибавим: как знаменитые, так и бесславные. И должно быть, тем, кто во славе, умирать обиднее — как-никак они уже протолкнулись на порог бессмертия.
Хоронили Всеслава Всеславовича на центральном столичном кладбище с песчаной, быстро просыхающей почвой. В списки на право похорон на этом кладбище избранники заносятся избранными родителями с детства и потом всю жизнь до дня похорон отмечаются в очереди и платят членские взносы.
В порядке исключения взносы с иногороднего Венценосцева уплатила оптом, со дня рождения, его супруга. Гроб до кладбища донесли на руках студенты. Было много людей. Присутствовали товарищи довольно значительные лица. Возле могилы состоялся митинг. Была осень. Вместе с последними сухими листьями в воздухе кружились и, упадая, прилипали сладкие кладбищенские слова: «всеми любимый», «невосполнимая утрата», «бессмертный», «незабвенный», «вечная память» — было много речей. Выступила и актриса столичного театра Доброхотова. Она взошла на околомогильный холм в черном глухом платье, сквозящая ткань которого не укрывала, однако, ни одного изгиба ее нестарого тела, и сказала:
— Мне повезло в жизни, товарищи. За всю свою жизнь я не встретила ни одного мужчины, похожего на покойника.
Длинноносая дама — жена покойного — в голос заплакала. Когда гроб опустили в могилу, раздался глухой всплеск, будто гроб бросили в море.
Через год, когда могила осела, на ней был установлен памятник. Огромный белокаменный Венценосцев стоял в полный рост и в вытянутой беломраморной руке сжимал огромную беломраморную картофелину. В белокаменных глазах его застыла белокаменная печаль. На беломраморном постаменте были выдолблены золотые буквы:
«Замечательный советский артист Всеслав Всеславович Венценосцев в лучшей своей роли в кинофильме „Следы в веках“. Вечная память благодарных потомков».
Не так давно в пригородном местечке У… Северо-Западной России, недалеко от Финляндии, бродила небольшая экскурсия, осматривая старорусские победные места. На обратном пути, когда экскурсанты подошли к автобусу, одна молодая девушка, подбежав к могиле с покосившимся безымянным крестом, с нацарапанными ножом словами: «Наконец-то счастлив», стоящем на краю обрыва, спросила дрожащим голосом, каким говорят о смерти только дети, поэты или очень молодые люди:
— Господи, кто же здесь похоронен?
Экскурсовод, тощая востроносая дама, похожая на свой сложенный зонт, спустила занесенную было ногу с подножки автобуса и сказала:
— Хотя данная могила и не относится непосредственно к исторической теме нашей экскурсии, все же позволю себе сказать о ней несколько слов, поскольку великие люди, как известно, тоже являются нашей славной историей и нашим достоянием. — И, возвысив голос до такого, каким говорят с глухими, с иностранцами, если не знают их языка, с маленькими детьми, по радио, каким диктуют по телефону телеграммы и играют в академических и провинциальных театрах, экскурсовод продолжала: — В этой могиле лежит некто по фамилии Былин, прообраз главного героя в хорошо известной нам кинокартине «Следы в веках», блистательно сыгранный нашим замечательным современником Всеславом Всеславовичем Венценосцевым. С мраморным памятником Венценосцеву вы можете познакомиться на центральном столичном кладбище.
До следующей экскурсии, товарищи.
Лето кончилось
— «Пусть будет так», — сказала русалочка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И ведьма поставила на огонь котел, а когда зелье сварилось, буркнула: «Бери!» И русалочка, которая не могла ни есть, ни говорить, молча взяла его и, послав в сторону отцовского дворца тысячу воздушных поцелуев, стала подниматься сквозь толщу темно-синей воды.
— Тысячу поцелуев! — со смехом сказала из своего угла низким голосом Надя Бруснигина, и сразу же вслед за ней хихикнула, будто заплакала, Валя Козлова. — Тысячу поцелуев — да она бы посылала их до следующего вечера.
— Да не мешай ты, Бруснигина, — тихонько сказала Люся.
В спальне заскрипели пружины, и девочки загалдели:
— Не мешайте! Дайте дослушать. Интересно! Рассказывай, Таня!
— Цветкова, рассказывай! Дальше!
Таня пошевелила запиской, зажатой в кулаке, ощутила шершавую ее поверхность и, когда наступила тишина, сказала:
— Солнце еще не вставало, когда русалочка увидела перед собой дворец принца. И на нижней ступени его мраморной лестницы выпила огненный напиток и упала замертво.
В спальне для девочек было совсем тихо, и в тишине кто-то вздохнул.
— Очнулась она, — негромко продолжала Таня, — когда перед ней стоял красавец принц.
Снова из своего угла громко засмеялась Надя Бруснигина, и вслед за ней хихикнула, как заплакала, Валя Козлова.
Таня снова пошевелила запиской в кулаке и сказала:
— Его светлые кудрявые волосы светились от взошедшего солнца. А глаза у него были прозрачные и голубые, прозрачнее и голубее самого моря, в котором она родилась.
— И носил он белые кеды, белую тенниску и белые шорты, и одно плечо у него было выше другого, — сказала из своего угла Надя, — и звали его…
— Замолчи! — крикнула Таня и, чувствуя, что заплачет, изо всех сил сжала в кулаке записку. Снова хихикнула Валя Козлова.
— И правда, Бруснигина, — сказала от окна Римма Найденова, серьезная, спокойная девочка, которая носила очки, староста их палаты для старших, — зачем ты ее все время дразнишь?
— Говорю вам, девочки, — сказала Надя, — она сама сочиняет всю эту чепуху с принцем и русалками.
— Ну и пусть сочиняет, — тихонько сказала Люся, — раз у нее так хорошо выходит.
— Ничего подобного, — сказала, хихикнув, Козлова. — Она просто берет в библиотеке книжки и зазубривает их наизусть.
— Ну а тебе-то что, — сердито сказала Римма Найденова, — если нам всем интересно слушать? Не хочешь слушать — не слушай, а нам не мешай.
— Без сказок и спать неинтересно, — сказала Аллочка Перова — хорошенькая кудрявая девочка, черноглазая, с ямочками на щеках. — А дальше, Танечка, что было?
Но Таня уже давно лежала с головой под одеялом и сопела так громко, чтобы Люся Смирнова, кровать которой была рядом с ее кроватью, почти вплотную, услышала, что она спит.
«Русалочка» Андерсена была ее любимой сказкой, в первый раз ей рассказала ее тетя Валя; только рассказала с хорошим концом, будто бы принц в конце концов женился на русалочке, а когда Таня достала с полки книжку и прочла ее сама, то узнала, что в сказке все случалось очень грустно, и от этого сказка показалась ей еще красивее, и она действительно выучила всю сказку наизусть, и «Дюймовочку», и сказку о Ели, и сказку о Снежной королеве, и еще из других книжек — «Маленький Мук» и «Карлик Нос», «Черную курицу» и еще несколько сказок. Никто не задавал ей этого, просто ей самой так хотелось; и еще у нее очень хорошая память: прочтет сказку два раза — и уже всю помнит наизусть.
В то лето она рассказывала девочкам эти сказки, когда они ее просили, а просили они ее каждый вечер, после того когда Зорин прохрипит на горне одну строчку, которую он умел, — «вставай-вставай», и еще раз — «вставай-вставай», и вечером это, конечно, означало не «вставай», а «ложись», но ничего другого у Зорина на горне почему-то не выходило, и тогда все бежали умываться, быстро раздевались и ложились в постели, и обязательно просили ее рассказать сказку, — и Таня уже рассказывала девочкам не одну сказку, не целиком за вечер, конечно, а постепенно, с продолжением, и некоторые даже по два раза, а вот «Русалочку» — самую любимую свою сказку — рассказывала в первый раз.
