Другие голоса повторяли его слова. Мужчины, опустившись на колени возле ворот и снаружи караван сарая, тоже молились. Но Мокки, прижав лоб к ледяной земле, был уверен, что слышит свой собственный голос, стократно отражающийся от пиков гор.
Когда Мокки поднялся, то увидел перед собой молодого мужчину, почти такого же высокого, как и он сам, но худого и горбатого. Его большие, печальные, миндалевидные глаза смотрели на него дружелюбно. Он заговорил, и тон его голоса оказался таким же мягким, как и его взгляд:
— Аллах наградит тебя, раз ты можешь в столь юном возрасте, молиться с таким пылом.
— Кто? Я? — воскликнул Мокки.
Печальные глаза улыбнулись ему в ответ. В них было такое теплое расположение, что Мокки смутился, почесал свою обритую наголо голову и ответил:
— Может быть… сегодня… Но это со мной впервые.
— Тем более, — сказал горбун, — Раз ты впервые молился с таким благочестием именно на моем бедном клочке земли.
— Что? — спросил Мокки, — Так ты господин этого дома?
Горбун тихо рассмеялся, и от его смеха у Мокки потеплело на сердце.
— Это слишком громкое слово для хозяина этих развалин, — сказал он, — Но это правда. Меня зовут Гхолам и мой отец, Хайдар, умер в прошлом году, оставив этот участок мне. А он получил его в наследство от своего отца, Фахрада, который построил этот караван сарай. Вот мой дед, он и был настоящий господин. Он был богат, и у него была власть. В те времена люди не знали грузовиков. Все материалы для постройки сюда поднимали на спинах ослов и верблюдов. Раньше, здесь останавливались на ночь настоящие, большие караваны. А сейчас тут все больше кочевники, которые встают лагерем поблизости. Да, ты и сам видел, что у меня за гости.
Беспощадный солнечный свет осветил большое здание из красной глины.
Ветхое и разрушенное оно действительно было кучей развалин. Люди, переночевавшие в них, деловито готовились к отъезду.
Мокки ударил себя по лбу. Как он мог оставить Джехола и Уроса одних, в этом хаосе?
Из ворот караван-сарая вышел худой, ободранный верблюд и осел, покрытый коростой, которых погоняли заостренными палками одетые в лохмотья мужчины. Собирались бедные караваны. Измученные животные были уже нагружены, а женщины привязывали своих детей на спину. Мокки пробрался к своим спутникам и вздохнул с облегчением.
Урос все еще спал, несмотря на шум вокруг.
Только конь показывал свое раздражение. Но как только он почуял знакомую руку, которая провела по его ноздрям, то тут же успокоился
— Подожди, подожди! — сказал ему Мокки мягко, — Все в свое время. Я скоро вернусь.
Но Мокки ошибался. Урос не спал, хотя и лежал с закрытыми глазами. Шум мгновенно вырвал его из лихорадочного сна. Пробуждение было отвратительным.
Вместо масляной лампы и ее приглушенного сияния, вокруг него оказался яркий свет дня. Огромный, заколдованный зал превратился в грязное помещение, затянутое паутиной, в котором какие-то нищие люди и их животные орали, блеяли, и мычали.
Все они были ему противны. Сейчас он сам не имел ничего общего с тем вчерашним человеком, который, освободившись от мучительных мыслей, устало и счастливо заснул.
И с этими нищими-попрошайками мечтал он вчера уйти по одной дороге и разделить одну судьбу?! От них он хотел сочувствия?!
Одно только воспоминание об этом наваждении, которое наслал на него какой-то злой дух — пробудило у Уроса бессильную ярость. Время от времени он открывал глаза и с мучительным нетерпением наблюдал за отъездом путешествующих. Когда же они все уедут… Они, перед которыми Урос, лишь на одну ночь, потерял все свое мужество.
Снаружи путешественники расплачивались за ночлег. Цена была очень низкой, но для многих даже эти несколько афгани были пределом дороговизны и, расплатившись, они торжественно говорили Гхоламу:
— Аллах покарает тебя за твою жадность!
Гхолам кивал им в ответ не менее торжественно.
— Мне нужен чай и еще немного овса или ячменя, — обратился к нему Мокки.
— У нас нет подходящего корма для такого благородного животного, как ваше, — ответил Гхолам, — Иначе, что будут есть наши несчастные гости?
Его замечание было шутливым и те, о ком он говорил, нисколько на него не обиделись.
— Поселок недалеко, — продолжал горбун, — Там ты сможешь купить все, что вам нужно. А за чаем сходи на другую сторону горы. Его там готовит мой младший брат.
Чайхана, находящаяся с солнечной стороны горы, была простой глиняной террасой, пристроенной к развалившейся стене караван-сарая. Крыша покрытая ветками и листвой, нависала над ней. В середине стены была большая дыра, в которой худой парень пек на огне тонкие лепешки и раздувал угли под старым, помятым самоваром из меди.
Мокки с удовольствием прихлебнул горячий черный чай. Внезапно, возле края террасы он заметил фигуру человека, с раскинутыми в стороны руками, неподвижно лежащего на спине. Несмотря на холод, на нем была лишь пара хлопковых рубашек, а он сам был таким неподвижным и окоченевшим, что его голые ноги напоминали камень.
Глаза, на его сморщенном лице, были широко открыты и смотрели в пустоту.
Глаза мертвеца.
Мокки остолбенел. Чашка выпала у него из рук. Он побежал к людям, собравшимся вокруг самовара, и закричал:
— Мертвец! Послушайте, там лежит мертвец!
— Знаем уже… — не отрываясь от работы, ответил ему младший брат Гхолама, — Я нашел его сегодня утром, и он был уже совсем ледяным и окоченевшим.
— Я видел как он погиб, — сказал один старый пастух, — Он шел сюда вместе с нами, в группе бродячих горшечников. Было уже темно. Он ехал на своем осле. Но тот не смог взять крутого подъема, оступился, а этот человек упал вниз, и жизнь ушла из него. Его товарищи оставили тело лежать прямо здесь.
— Ага… И поехали дальше, прихватив его осла, — дополнил брат Гхолама и почти без паузы закричал, — Ну, кто хочет еще немного чаю, крепкого черного чаю, ароматного зеленого чаю, замечательных, теплых, только что испеченных мягких лепешек — подходите!
Путешествующие опять начали есть, пить, смеяться и рассказывать друг другу истории и анекдоты, в то время как труп продолжал лежать рядом с ними, и его глаза, которые уже не были человеческими, были направлены в их сторону.
Мокки расхотелось пить чай.
Горы, с их огромными, указывающими в небеса, пиками, вновь начали внушать ему ужас. Судьба погибшего человека была ему безразлична, но он подумал о спящем Уросе… который, возможно, не просто спит, а наверное…
Наконец-то Урос был один. Нет… еще нет. Какой-то человек подбежал к нему, тяжело дыша. Мокки склонился над Уросом и застонал: эти запавшие щеки, бескровные губы.
