— Вы имеете в виду признание вашего брата? Его забрал с собой советник юстиции.
— Ну, ясно. С собой — для вполне понятной цели.
— Да, само собой разумеется, для служебного пользования. — Хаузер улыбнулся. — Вы думаете, один судейский чиновник будет разоблачать другого? Нет. Ворон ворону очи не выклюет. Они крепко стоят друг за друга. Для них преступление вашего брата в одном ряду с преступлением мальчишек, разоряющих птичьи гнезда. Не волнуйтесь, Майнинген. Письмо вашего брата будет использовано только как документ, подтверждающий фактическую сторону дела. Дело закрыто. Доктор Шаллих мною проинструктирован: ваш брат кончил жизнь самоубийством, так как был безнадежно болен.
Клаус уставился на комиссара:
— Вам не кажется, что игра в прятки была вовсе не нужна?
— Конечно, не нужна, а для вас даже опасна, — констатировал Хаузер. Его лицо сияло. В глазах читалось неподдельное сочувствие. Он вынул из кармана золотой карандашик: — Можете им пользоваться. Будьте здоровы.
Клаус кивнул все еще смущенно.
— И еще, — дойдя до двери, комиссар Хаузер обернулся. — Если вы после всего этого будете позировать перед камерой, не забудьте напомнить телезрителям, что мы, полицейские, получаем жалкие гроши за нашу работу.
19
Ева заранее все прекрасно обдумала. Значит, будет так: она приезжает в Моосрайн и встречает в дверях Клауса. Да, дорогой, я наконец решилась приехать сюда и войти в этот дом, принадлежавший совсем недавно твоему брату, а теперь тебе самому. Войдя, она оглядится и внимательно осмотрит каждое помещение. Она будет немногословна, отложив все разговоры на потом, когда Клаус примет — она в этом совершенно уверена — ее предложения соответствующим образом. Ведь вчера они были в Бад Видзее, и Клаус обставил все наилучшим образом. Правда, он был молчалив, осторожен, и, похоже, его мысли витали где-то далеко. Но ей это совсем не мешало. Только не делать глупостей! Они должны видеться каждый день. Он должен ей все рассказать. Без нее он не должен ничего предпринимать.
Таким представлялось Еве, пока она ехала по шоссе, ближайшее будущее.
Она как можно скорее должна оказаться в Моосрайне: наверное, церемония похорон давно уже закончилась. Ева не имела никакого понятия о том, сколько времени все это должно продолжаться. К тому же ей предстоял неприятный, но неизбежный разговор с папой, надо было успеть побывать у парикмахера… Поэтому она выжимала газ до отказа.
Вскоре позади остался оживленный участок шоссе возле Хайдхауза. Только в последний момент заметила она белый щит с синими буквами — указатель — и свернула. Она чуть было не проехала автостоянку. Вдруг Ева увидела темно-синий «мерседес» и, затормозив, остановилась рядом.
Она словно знала, когда ей появиться. Клаус был почти один в просторном зале ресторана. Он удобно устроился за столиком. На нем был черный костюм, куртка осталась в машине.
Он поглощал сосиски, сочные и жирные, поэтому он ел их без помощи вилки.
— Не стесняйся! — крикнула она ему.
Клаус обернулся и удивленно взглянул на нее.
— Ева? — Он поднялся с места и сделал приглашающий жест рукой с зажатой в ней сосиской. — Не хочешь ли присесть за мой столик? — Он подставил стул.
— Не хочу, — сказала Ева. — Уж не собираешься ли ты посадить мне масляное пятно на костюм?
Клаус пожал плечами, снова сел и спросил, продолжая жевать:
— Куда ты едешь? Как ты меня нашла?
— Может быть, ты сначала прожуешь?
— Извини. — Он ухмыльнулся. — Я знаю, ты едешь сейчас в Зальцбург.
— Я приехала к тебе. Я представляла нашу встречу несколько иначе.
Клаус наморщил лоб.
— Да? Твое счастье: я уж было совсем собрался в Мюнхен. Мы могли разминуться.
Ева все больше нервничала. Бросив на Клауса тревожный взгляд, она достала из сумочки сигареты и закурила. Клаус не обратил на это внимания. Он отправлял в рот последний кусок сосиски. Выглядел расстроенным, но уже не в такой степени, как вчера. Не таким подавленным и не таким послушным. Он казался более решительным, более упрямым.
— Что тебе нужно в городе? — спросила Ева.
— Поговорить с твоим отцом. Закончить наконец это дело, понимаешь?
Ева покачала головой:
— В этом нет больше необходимости. Папа все знает. Я ему все рассказала.
Клаус пристально посмотрел на нее:
— Что он знает?
— Что Хаузер был у меня, и все, что я ему сообщила.
Клаус вытер руки бумажной салфеткой, закурил и выпустил клуб дыма.
— Он знает далеко не все, дитя мое, — сказал он.
— Не разговаривай со мной таким тоном! Прибереги назидания для этой твоей Ингрид.
Она облизнула сухие губы, когда увидела, что лицо Клауса потемнело, а рот скривился в скорбной улыбке.
— Клаус! Она же выдала тебя полиции!
— Она сказала правду. Ты солгала, а Ингрид сказала правду. Большая разница!
Ева быстрым движением отбросила сигарету и, сузив глаза, уставилась в одну точку. На лбу резко обозначились морщины. Клаус никогда не видел ее такой.
— Правду, правду, — сказала Ева с раздражением. — Я лгала ради тебя. Тогда мог бы сам сюда приехать и все рассказать.
— Именно так я и сделал, — кивнул Клаус.
— Ты… ты… — Ева схватилась за край стола… — Ты сам…
— Да. Я сознался и несмотря на это остался на свободе.
Он взглянул на сигарету, зажатую между пальцами, на дымок, идущий от нее, и снова обратился к Еве:
— Это было самоубийство. Я тебе не обо всем мог рассказать. Теперь все в порядке, Ева, все это безумие кончилось, и можно вздохнуть с облечением.
— И все напрасно? — спросила она тихо. — И то, что я… Теперь это все ничего не значит?
Клаус положил свою руку на ее. Эта крепкая рука, этот настороженный, жесткий взгляд — Боже мой, того и гляди Ева закатит тебе пощечину, парень.
— Скажи по совести, Ева: ты делала это ради меня? А может быть, ради себя? Ведь ты не любишь менять свои планы.
О, она готова выцарапать ему глаза, ему и его противной Ингрид, этой вертлявой студентке! Она попыталась отнять руку, но почувствовала его крепкое пожатие.
— Правда, Ева. Мы не можем быть вместе.
— Послушай, — сказала она. — Мне хочется тебя убить.
— Лучше не надо. Комиссар Хаузер сразу поймет, чьих это рук дело.
— Отпусти меня.
Он отпустил ее руку. Ева осталась сидеть за столиком.
— Я сейчас поеду в Мюнхен к твоему отцу.
— А… — Ева насторожилась.
— Я наконец должен открыть перед ним все карты. Мне нечего больше скрывать. Все в порядке.
— Что ты недосказал…
— У твоего отца спадет камень с сердца.
— Ты думаешь…
Клаус удивился.
Что это с Евой? Она вся пылает: щеки покрыл какой-то болезненный румянец, глаза лихорадочно блестели.
— Что с тобой?
— Ты думаешь получить свое грандиозное шоу. Ты надеешься. Ведь это так просто, правда? Ты появишься, и все двери раскроются перед тобой.
— Что ты говоришь, Ева? Решение принято, и отступление невозможно!
— Так… — Она сделала многозначительную паузу. — Мое… мое решение.
— Чепуха! — Клаус начинал злиться.
— Чепуха? Полагаешь, тебе сопутствует удача только потому, что ты Клаус Майнинген? Если бы не я, если бы не папа, которого я с самого начала все время теребила, и особенно последние несколько дней, думаешь, тебе что-нибудь обломилось бы?
В этот момент подошла официантка и спросила, не желает ли чего-нибудь дама.
— Полной ясности, — прошипела Ева, — доверительного разговора, хотя бы непринужденной болтовни.
— Ты слишком возбуждена, Ева. Видимо, что-то с нервами.
Официантка принесла пива. Клаус расплатился. Ева взяла себя в руки:
— Ты сейчас поедешь со мной в Зальцбург, Клаус. Завтра мы вернемся, пойдем к папе и скажем, что обручились.
Клаус некоторое время молчал.
— Ева, — начал он. — Пойми, пожалуйста. Мы год как знакомы. Это было прекрасное время. Но сумели мы за это время хоть раз серьезно обо всем подумать?
Было заметно, что Клаусу неприятно об этом говорить.
— Значит… значит, это конец? — спросила Ева.
Он не отвел глаза.
— Да, — сказал он. — Да.
Отставка. Здесь, в этом заштатном ресторане. Если бы она не была в Моосрайне, не переступила порог этого дома — кто знает… Вместо ожидаемого благополучия — две машины, разъезжающиеся в разные стороны.
Она встала и направилась к выходу. Клаус следовал за ней. Пиво осталось нетронутым на столике.
— Прощай, Ева, — сказал он. — Извини меня.
— Клаус, еще есть шанс, если ты…
— Прощай, — сказал он еще раз, подошел к машине, сел в нее и быстро уехал.
«Я его ненавижу», — подумала Ева, глядя Клаусу вслед. «Сонатный вечер, — вдруг вспомнила Ева. — Зальцбург. Я должна спешить, будет потрясающий успех. Я буду иметь потрясающий успех».
